В заповедной глуши

Огромными глазами мальчик смотрел на отца. В этих глазах горело и рушилось что-то такое, отчего Сергею Степановичу стало больно — больно под сердцем. Но он сказал непроницаемо:

— Помни: вернуться за тобой можем только мы сами. Здесь — не верь никому.

Валька медленно кивнул. И так же медленно сказал — слова падали ртутными каплями:

— Я клянусь честью, что сделаю всё, как ты сказал. Сейчас. И… потом тоже.

Сергей Степанович встал.

— Я люблю тебя, Валя, — сказал он тихо.

8.

Это очень страшно — когда хочешь и не можешь плакать.

Сжавшись, Валька сидел на колоде. Где-то — не очень далеко — шуршали время от времени машины, пару раз слышались людские голоса. Но всё это теперь были звуки из другой жизни. Из совершенно другой.

Нельзя было встать. Нельзя было пойти домой. Дикая мука: Валька был в родном городе, его дом стоял, наверное, совсем недалеко — но туда нельзя было пойти. Нельзя было вернуться к отцу и маме.

Страшнее этого Валька не мог себе представить ничего. Он даже не думал, что можеть быть — так.

Кто он теперь? Эта мысль пару раз скользила на краешке сознания, но тут же уходила — разве важно? Разве теперь вообще что-то может быть важно? И неужели всё-всё-всё может кончиться вот так — сразу, как, наверное, кончается для человека при взрыве: просто сразу темнота… нет, не темнота — ничего.

Ни-че-го. Валька ухватился за эту мысль и поднял голову. За кустами сирени виднелся старый дом. Он войдёт туда. Там наверняка найдётся… что-нибудь, что можно закрепить на балке, на каком-нибудь крюке, верёвка какая-нибудь. И… Разве он будет первым? Сколько его сверстников кончают с собой, хотя у них нет и сотой доли той беды, которая обрушилась на него…А потом не будет страшно, не будет больно, а будет ни — как — и это хорошо, потому что никак — это и есть никак.

Валя, сказала мама. Валька отчаянно обернулся, подталкиваемый какой-то дикой надеждой. Никого не было, но он точно слышал мамин голос. Точно.

Нет. Валька помотал головой, крепко зажмурившись. Они живы. Они с отцом пока живы. И верят, что жив он.

Значит, он будет жить.

Валька встал и начал бесшумно пробираться к выходу из заброшенного сада…

…Отдавая распоряжения сыну, Каховский-старший, наверное, просчитал не всё. Он не просчитал в первую очередь, как заметен будет четырнадцатилетний мальчишка на пустынной ночной улице. Валька же (тупое отчаянье сменилось холодной расчётливостью, хотя боль никуда не ушла) понял это, едва высунув нос на улицу. Он был близко к окраине, но и отсюда "выйти из города" — это пройти не меньше трёх километров прежде чем начнутся леса пригородной зоны.