В замке и около замка

— У тебя так вышло, — снова подала голос старая батрачка, — а у Карасковой по-другому. Вы ведь знаете, как его мать не хотела, чтоб сын на ней женился: он, дескать, каменщик, зарабатывает хорошо и мог бы взять дочку ремесленника, а не батрачку. Земля ей пухом, но уж и зловредная была покойница! Нет и нет! И пан капеллан ее уговаривал и пан учитель — да где там! Уперлась на своем, и все тут. А что из того вышло? Карасек Катерину все равно не оставил — ну и приняла она грех на душу. Потом Катерина собиралась пойти к ней с ребенком просить благословения, да старуха передала, что выгонит ее метлой вместе с ублюдком. Да так оговорила ее — живого места не оставила! Как же было не убиваться!

— Ну и старуха! Настоящая баба-яга! — раздалось несколько голосов сразу.

— Не говорите... И сын-то из-за этого горевал, хотел уж уйти отсюда, да господь бог вмешался — прибрал старую. Только на смертном одре и опомнилась, дала благословение.

— А что, деньги у этой старухи были? — спросила Андуля.

— Где там! Так, кое-какая одежонка, да и на похороны немного, а больше-то ничего после нее не осталось.

— Чем же она так гордилась?

— Вроде бы дед ее служил в магистрате, а дядя — священник. Да плевать на это! Говорят вон, что у моей тетки где-то мельница есть, а что мне до того, раз мельница не для меня мелет! Такое родство и гроша ломаного не стоит. А вот старая Караскова не хотела, видишь ли, свой род принизить, с батрачкой породниться, и детей своих мучила. Потом-то уж они лучше жить стали: Йозеф хорошие деньги приносил, и Катерина прирабатывала, сынишку Войтеха всегда чисто водила. Когда все вместе, бывало, из костела выходили, любо-дорого было смотреть, а теперь как увижу их, так впору и заплакать. Сколько раз она мне похлебки давала, а раз и юбку подарила. Кабы не моя старость да бедность, что и голову приклонить негде и в рот положить нечего, я бы с ней последним куском поделилась. Пока Катерина в горнице жила, я к ней, бывало, приходила помочь по хозяйству, а потом ей и самой пришлось в каморку перейти. От меня она ничего и принимать не хотела: у тебя, говорит, у самой ничего нет.

— Господи, — вступила в разговор еще одна женщина, — у меня мороз по коже подирает, когда вспомню, как упали леса и Карасека придавило. Я вышла зачем-то на улицу и слышу — люди кричат: «Иисус Мария, у Опршалков леса рухнули, Карасека убило!». Как сейчас вижу — Катерина бежит туда, белая как мел. Лучше бы уж его бог сразу прибрал, чем так долго мучиться; тогда бы и деньги кое-какие у нее остались, не пришлось бы по миру ходить.

— Да ну вас, — возразила старуха, — легко вам говорить. Если уж кто любит кого, последнюю каплю крови за него отдаст. Катерина была рада, что его хоть живого-то принесли. Уж как она за ним ходила, работала днем и ночью, только бы он ни в чем недостатка не видел. Всегда говорила: пусть, мол, хоть калекой останется, лишь бы господь сохранил его. В ту пору дал им бог еще малого, но она все держалась. А когда муж через десять недель все-таки умер, тут ее и подкосило. Слегла, да с той поры еле ноги и волочит.

— А говорят, ей много помогали, особенно пани Опршалкова — ведь при постройке ее дома случилась эта беда.

— Э, милые мои, та, что на подарки одевается, без юбки ходит. Долго быть щедрым — дело трудное. А выпрашивать — это не по нутру Катерине. Еще когда муж был жив, она много чего продала; известно, вырви у комара ногу — и кишки вон. А тут еще хворь пристала, вот вам и все.

— А что, разве ей барыни не давали заказов?

— Давали, пока она в хорошем доме жила; а как перебралась в каморку, тут уж шитья не стали доверять. Разве только починить что-нибудь или чулки связать, а на этом не много заработаешь. В конце концов, такой больной человек, да еще с двумя детьми, каждому будет в тягость. Войтеха хотели было взять гусей пасти, да она его не отдала. Стали ее ругать: что, мол, о себе думает, стоит ли ей и помогать? А если рассудить — как она, бедняга, обошлась бы без парнишки, ведь он только и ходит за малым, у нее-то сил нет. Ну да что говорить — сытый голодного не разумеет. Теперь ей и вовсе плохо — кому бедный человек нужен? Разве только господь бог поможет.

— Теперь у кого нет своей каморки, тому и голову приклонить негде будет. Говорят, сегодня здесь пан был и приказал никого на ночлег не брать и самим кучно не спать: опять, мол, ходит слух о холере.