В высших сферах

— Решение этого дела исключительно в компетенции департамента. И никакой суд не имеет права вмешиваться.

— Если вам небезразличен мой совет, — спокойно, с серьезным видом произнес Алан Мейтленд, — на вашем месте я не говорил бы такого судье.

Глава одиннадцатая В Белом доме

1

Из окна библиотеки в Блейр-Хаус Джеймс Хоуден смотрел на противоположную сторону Пенсильвания-авеню. Было 10 часов утра второго дня его пребывания в Вашингтоне, и запланированная встреча между ним, президентом, Артуром Лексингтоном и начальником персонала президента должна состояться через час.

В открытое возле Джеймса Хоудена окно дул свежий мягкий ветерок, колыша тонкие занавески. На улице стояла наилучшая вашингтонская погода — в душистом воздухе пахло весной, и ярко светило теплое солнце. Через улицу премьер-министр видел подстриженные лужайки Белого дома и правительственный особняк, залитый солнцем.

Повернувшись к Артуру Лексингтону, Хоуден спросил:

— Какое у вас пока что впечатление от всего?

Министр внешних сношений в удобном твидовом пиджаке от Хэрриса вместо костюма, который он наденет позже, оторвался от цветного телевизора. Выключив его, он помолчал, раздумывая.

— Грубо говоря, — произнес он, — я бы сказал, что мы с вами находимся на торговом рынке. Концессии, которые мы можем предложить, необходимы Соединенным Штатам, и необходимы отчаянно. Более того: они это здесь отлично сознают.

Они завтракали раздельно: премьер-министр с Маргарет в своем номере, а Артур Лексингтон вместе с другими членами делегации — внизу. Канадцы были единственными гостями в просторном гостевом доме президента, куда они вернулись вчера вечером после торжественного ужина в Белом доме.

Сейчас Хоуден медленно кивнул:

— Такое же и у меня впечатление.

Премьер-министр оглядел большую библиотеку. Мягкие диваны и стулья, большой чиппендейловский стол и стены в рядах книг создавали атмосферу прохлады и тишины. «Вот здесь, в этой комнате, — подумал Хоуден, — Линкольн однажды отдыхал и беседовал; в более поздние годы семейство Трумэн отдыхало тут, когда перестраивался Белый дом; здесь, в этой библиотеке, ночевал король Сауд Аравийский под охраной своих солдат, вооруженных скимитарами; здесь де Голль готовился задираться, Аденауэр — очаровывать, а Хрущев — бушевать… да и многие другие тоже». И он подумал: вспомнят ли и его имя в этом длинном перечне? И если да, то каков будет приговор?

— К этому добавляется всякая мелочь, — размышлял Лексингтон. — Например, то, как вас приняли вчера. Я никогда не слышал, чтобы президент встречал в аэропорту канадца. Нас встречает обычно более мелкая сошка и обращаются с нами, словно мы двоюродные братья из деревни, — это относится даже к премьер-министрам. Однажды, когда Джон Дифенбейкер был приглашен в Белый дом на обед, его посадили с группой священников-пресвитерианцев.

Хоуден хмыкнул, вспоминая.

— Да, помню. Он был возмущен, и не могу сказать, что я виню его. Это не было в то время, когда Эйзенхауэр выступил с речью, в которой называл Канаду республикой?

Лексингтон, улыбнувшись, кивнул.

Джеймс Хоуден опустился в мягкое кресло.

— Прошлым вечером они нас, безусловно, одурачили, — заметил он. — Раз уж они решили перестроиться и быть учтивыми, то хотя бы делали это потоньше.

Глаза Артура Лексингтона засверкали на круглом красном лице над вечно аккуратно повязанной бабочкой. Порой, думал Хоуден, министр внешних сношений походил на школьного учителя, привыкшего твердой рукой, но терпеливо управлять маленькими буйными мальчишками. Быть может, поэтому он всегда казался и будет казаться молодым, несмотря на то что годы наступали на него, как и на всех них.

— Утонченность и Госдепартамент живут в разных домах, — сказал Лексингтон. — Я, знаете ли, всегда считал, что американская дипломатия идет двумя путями — задумывая насилие либо готовясь стать его жертвой.

Премьер-министр рассмеялся.

— А как обстоит дело сейчас?

Он всегда получал удовольствие от времени, проведенного вдвоем с Лексингтоном. Они давно были верными друзьями, всецело доверявшими друг другу. Одной из причин, возможно, было то, что между ними не существовало конкуренции. Другие члены кабинета открыто или скрыто жаждали стать премьер-министрами, Артур же Лексингтон, как хорошо знал Хоуден, таких амбиций не имел.

Собственно, Лексингтон скорее всего до сих пор был бы послом, радуясь возможности в свободное время уделять внимание двум своим хобби — а он любил собирать марки и заниматься орнитологией, — если бы Хоуден не убедил его несколько лет назад уйти с дипломатического поприща и вступить в партию, а затем стать и членом кабинета министров. Преданность и сильно развитое чувство долга держали его там с тех пор, но он не делал тайны из своего желания в один прекрасный день вернуться из публичной жизни в частную.

Лексингтон походил по длинному гранатового цвета ковру, прежде чем ответить на вопрос премьер-министра. Затем остановился и сказал:

— Как и вы, я не хочу, чтобы меня насиловали.

— Но найдется немало людей, которые скажут, что это уже произошло.