В высших сферах

Маргарет сидела отвернувшись, но ответила на пожатие его руки.

Через некоторое время он сказал:

— То, что происходит с Уоррендером, не имеет значения — я хочу сказать, для нас. Это в известной мере мешает в работе — только и всего. Но все утрясется.

— Полагаю, я тоже вела себя немного глупо. Возможно, потому, что последнее время мало тебя видела. — Маргарет достал а из сумки крошечный квадратик батиста и осторожно приложила его к уголкам глаз. Затем медленно произнесла: — Иногда я ужасно ревную к политике, чувствую себя в известной мере беспомощной. Думаю, я бы предпочла, чтобы у тебя где-то была другая женщина. По крайней мере я бы знала, как с ней конкурировать.

— Тебе не с кем конкурировать, — сказал он. — И никогда не надо было. — И на секунду почувствовал укол вины, вспомнив Милли Фридман.

Неожиданно Маргарет сказала:

— Если с Харви Уоррендером так трудно ладить, зачем давать ему департамент по иммиграции? Разве ты не мог бы поставить его куда-то, где он был бы не в состоянии навредить… например на рыболовство?

Джеймс Хоуден вздохнул:

— К несчастью, Харви хочет быть министром по иммиграции и все еще обладает достаточным влиянием, чтобы заставить считаться со своими желаниями.

Он подумал, поверила ли Маргарет второй части сказанного, но она не подавала вида, что хочет о чем-то спросить.

«Вэнгард» повернул по курсу на юг, продолжая набирать — правда, менее резко — высоту. Утреннее солнце ярко светило в окна по левому борту, а в окна правого борта из обоих кресел видна была Оттава, раскинувшаяся миниатюрным городом на расстоянии трех тысяч футов внизу. Река Оттава казалась серебряной лентой среди заснеженных берегов. На западе, близ водопадов Шодьер, тоненькие белые ветроуказатели, словно пальцы, указывали на здания Верховного суда и парламента, казавшиеся карликовыми с высоты.

Столица исчезла внизу из вида — впереди простирались лишь гладкие равнины. Минут через десять они пересекут Сент-Лоренс и окажутся над штатом Нью-Йорк. Управляемая ракета, подумал Хоуден, пролетела бы над такой территорией не за минуты, а за секунды.

Отвернувшись от окна, Маргарет спросила:

— Ты считаешь, что люди улицы имеют какое-либо представление обо всем, что происходит в правительстве? О политических сделках, обмене услугами и обо всем остальном?

Джеймс Хоуден на мгновение испугался. Не впервые у него возникло чувство, что Маргарет проникла в его мысли. Потом он ответил:

— Некоторые, конечно, о чем-то догадываются. Но я думаю, что большинство ничего не знает или не хочет знать. А есть и такие, кто ничему не верит, даже если представить им документальные доказательства и составленные под присягой аффидевиты.

Маргарет задумчиво произнесла:

— Мы всегда с ходу критикуем американскую политику.

— Я знаю, — согласился он с ней. — Это, конечно, противозаконно, потому что пропорционально у нас столько же покровительства и взяточничества, сколько и у американцев, а то и больше. Просто мы по большей части значительно более скрытны и время от времени публично приносим в жертву кого-нибудь слишком зарвавшегося.

Табличка «Привяжите ремни» над их головой погасла. Джеймс Хоуден отстегнул свой ремень и потянулся помочь Маргарет.

— Конечно, моя дорогая, — сказал он, — ты, очевидно, понимаешь, что нашим величайшим национальным достоянием является чувство уверенности в своей правоте. Это мы унаследовали от британцев. Помнишь у Шоу? «Нет ничего настолько плохого или хорошего, чего не сделал бы англичанин, но ты не найдешь англичанина, который был бы не прав». Подобного рода убежденность немало способствует национальному самосознанию.

— Ты иногда, — сказала Маргарет, — буквально ликуешь по поводу дурных вещей.

Ее муж помолчал, раздумывая.

— Мне неприятно, что это так выглядит. Просто, когда мы вдвоем, я стараюсь отбросить притворство. — Он еле заметно улыбнулся. — Увы, осталось мало мест на земле, где я не был бы на виду.

— Извини. — В голосе Маргарет звучало беспокойство. — Мне не следовало это говорить.

— Я вовсе не хочу, чтобы кому-либо из нас казалось, будто мы чего-то не можем сказать друг другу, что бы это ни было. — При этом у него мелькнула мысль о Харви Уоррендере и заключенной между ними сделке. Почему он так и не сказал об этом Маргарет? Возможно, когда-нибудь скажет. Он продолжил: — Многое из того, что мне известно о политике, опечаливает меня. Всегда так было. А потом я начинаю думать о нашей смертности и человеческих слабостях и вспоминаю, что никогда не было власти без изъянов… нигде. Хочешь быть чистеньким — стой в одиночестве. Если же ты стремишься сделать что-то позитивное, чего-то достичь, оставить мир капельку лучше, чем он был, когда ты в него пришел, тогда выбирай власть и отбрось свое желание жить без изъянов. Иного выбора нет. Мы все будто находимся в реке с сильным течением, и, как бы ни хотел, ты не можешь изменить его. Ты можешь лишь плыть по течению и пытаться как-то повлиять на него в ту или иную сторону.

Белый телефон возле кресла премьер-министра музыкально звякнул, и Джеймс Хоуден снял трубку. Голос старшего летчика объявил: