Сидевший напротив центрального блока Джеймс Хоуден слушал его вполуха. Последние несколько минут он смотрел на часы в южном конце зала под галереей для дам, увенчанной шпилем, которая сегодня была занята на три четверти. Он понимал, что очень скоро треть присутствующих репортеров покинут зал, чтобы сдать материал для дневных изданий своих газет. Они в любой момент могут сорваться с места, поскольку подходит срок сдачи материалов. Хоуден внимательно слушал, дожидаясь возможности вклиниться…
— Наверняка бывает время, — заявил Бонар Дейц, — когда соображения гуманности должны возобладать над упорной приверженностью букве закона!
Премьер-министр вскочил:
— Мистер спикер, разрешит л и лидер оппозиции задать ему вопрос?
Бонар Дейц помедлил. Но вопрос был вполне допустимый, и он едва ли мог ответить отказом. И он коротко сказал:
— Да.
— Не предлагает ли лидер оппозиции, — спросил Хоуден, неожиданно превратившись в оратора, — чтобы правительство игнорировало закон, закон данной страны, принятый парламентом…
Из сектора оппозиции, прерывая оратора, раздались крики: «Вопрос, вопрос!», «Да выкладывайте же!», «Это же выступление!» А из рядов его сторонников послышалось в ответ: «К порядку!», «Выслушайте вопрос!», «Чего вы боитесь?» Бонар Дейц, севший было на свое место, снова поднялся.
— Я подхожу к существу вопроса, — громко объявил премьер-министр, перекрывая крики остальных, — и он заключается просто в следующем. — Он приостановился, выжидая, когда наступит тишина, и продолжил: — Поскольку ясно, что этот несчастный молодой человек, Анри Дюваль, никоим образом по нашим законам не может быть принят в Канаде, я спрашиваю лидера оппозиции, согласен ли он передать это дело Объединенным Нациям. И должен сказать, что в любом случае правительство намерено немедленно привлечь внимание Объединенных Наций к этому делу…
Тотчас поднялся страшный шум. Снова через зал палаты полетели крики, обвинения и контробвинения. Спикер вскочил на ноги, голос его никем не был услышан. Покраснев, сверкая глазами, Бонар Дейц смотрел на премьер-министра. Он возмущенно крикнул:
— Это уловка!
Да так оно и было.
Репортеры заспешили с галереи для прессы. Время для выступления и включения в игру было выбрано идеально…
Джеймс Хоуден мог заранее предсказать, как начнется большинство новостей, передаваемых сейчас по телефону и печатаемых на машинке: «Дело Анри Дюваля, человека без родины, возможно, будет передано в Объединенные Нации, как сообщил сегодня палате общин премьер-министр». Канадиан Пресс и Бритиш Юнайтед Пресс уже, наверное, послали сообщения-«молнии». «Дело Дюваля передается в ООН — от премьер-министра», — отщелкивали телетайпы, и вечно спешащие редакторы, лихорадочно выискивая, под каким новым углом подать новость, используют эти слова в заголовках. Оппозиция атакует; Бонар Дейц выступает с речью — об этом будет, конечно, сказано, но уже во вторую очередь.
Внутренне торжествуя, премьер-министр набросал короткую записку Артуру Лексингтону: «Составьте письмо». Если его впоследствии спросят, он сможет сказать, что вопрос об обращении в ООН был должным образом сделан министерством внешних сношений.
А Бонар Дейц возобновил свою прерванную речь. Но такое было ощущение, что она производила меньшее впечатление, что пар уже был выпущен. Джеймс Хоуден это заметил и подозревал, что и Дейц тоже.
Было время, когда премьер-министр любил и уважал Бонара Дейца, несмотря на разделявшую их пропасть. В характере лидера оппозиции, казалось, была цельность и основательность, а в действиях честность и последовательность, чем трудно не восхищаться. Но со временем отношение Хоудена изменилось, так что теперь он думал о Бонаре Дейце с едва сдерживаемым презрением.
Главным образом это произошло из-за того, как повел себя Дейц, будучи лидером оппозиции. Хоуден знал, что Бонар Дейц неоднократно пытался использовать его уязвимость по некоторым вопросам. То, что иногда подобная акция — или отсутствие ее — требовала разумной сдержанности, по мнению Хоудена, не имело значения. Лидер должен руководить и при малейшей возможности быть жестким и беспощадным. Партийная политика — это не пустое дело, и дорога к власти неизбежно усеяна разбитыми надеждами и осколками амбиций других людей.
Бонару Дейцу не хватало безжалостности.
У него были другие достоинства: интеллект и ученость, проницательность и способность предвидеть, терпение и личное обаяние. Но все эти качества не делали его равным — или, во всяком случае, никогда не казались равными — Джеймсу Макколлуму Хоудену.
Почти невозможно, считал Хоуден, представить себе Бонара Дейца премьер-министром, возглавляющим кабинет, господствующим в палате общин, маневрирующим, делающим выпад, мгновенно выступающим — как выступил он всего несколько минут назад, — чтобы одержать тактическую победу в дебатах.