В Венеции

— Синьор, я слишком долго был лишен сострадания и не могу больше терпеть. Этот проклятый Сенат может меня погубить сразу… И всякий отвернется тогда от моей могилы. Синьор, я должен сказать… Единственный человек, который участливо относился ко мне за эти три длинных, ужасных года, исчез

— Но он вернется, Джакопо!

— Никогда, синьор. Он служит пищей рыбам лагун.

— И ты — прямой виновник этой смерти?

— Нет, синьор, я в этом не виновен; это сделало правосудие знаменитой республики, — ответил Джакопо с горькой улыбкой.

— А, Сенат начинает открывать глаза на преступления людей, подобных тебе? Твое раскаяние — результат страха.

Джакопо дышал с трудом. Слова дона Камилло убили в нем всякую надежду. Дон Камилло не уходил, хотя ему не хотелось быть поверенным такого человека, но в то же время он не мог покинуть человека, находящегося в таком горе.

— Говори. Я обещаю выслушать тебя, если бы даже ты мне стал рассказывать об убийстве лучшего из моих друзей.

Браво, казалось, еще колебался, но, заметив участие в лице дона Камилло, он зарыдал.

— Я выслушаю тебя, Джакопо! — вскричал неаполитанец, пораженный проявлением слабости в человеке с таким твердым характером.

Жестом руки Джакопо остановил его и после минутной внутренней борьбы начал говорить:

— Вы спасли меня от гибели, синьор. Если бы люди знали всю силу ласкового слова, участливого взгляда, они не относились бы с презрением к слабым. И если бы вы отказали мне в участии, то эта ночь была бы последней для меня. Да будете ли вы слушать мою историю, синьор? Может быть, вам противно слушать признания наемного убийцы?

— Я тебе обещал; но торопись, у меня у самого большие заботы и мало времени.

Браво сделал над собой большое усилие и начал свой рассказ.

Чем ближе подходил рассказ к концу, тем внимательнее его слушал герцог святой Агаты. Он едва дышал, а его собеседник с энергией и живостью, свойственными итальянцам, рассказывал ему о тех ужасных драмах, в которых ему приходилось играть видную роль.

Они вышли с кладбища и очутились на противоположном берегу острова Лидо.

— Это невероятно! — воскликнул дон Камилло после долгой паузы, нарушавшейся лишь равномерным плеском волн Адриатики.

— Синьор, все это истина!

— Я тебе верю, Джакопо, я и не думаю сомневаться в твоих словах! Да, ты был жертвой их подлости, и ты прав: тяжесть была невыносима. Что ты намерен теперь делать?

— Я жду только последнего решительного выступления; тогда я оставлю этот город и пойду искать счастья в другой стране.

— Не отчаивайся, Джакопо. Поступай ко мне, и в моих владениях ты будешь в безопасности от правителей республики.

Браво поблагодарил. После этого он перевел разговор на недавнее похищение донны Виолетты и предложил всеми средствами помочь ее розыскам. Герцог кратко, но понятно объяснил своему новому слуге те средства, к которым он прибегал, и то, что намеревался делать дальше, чтобы отыскать донну Виолетту.

Браво с большим вниманием слушал мельчайшие подробности этого рассказа и не раз улыбался в душе, как человек, привыкший разбирать и более запутанные дела. Дон Камилло уже оканчивал рассказывать, когда послышались шаги Джино.

Глава XVIII

Часы проходили, как-будто ничто не произошло этой ночью. Утром следующего дня город жил своей обычной жизнью.

Служащие донны Виолетты, собравшись у дверей ее замка, вполголоса делились своими предположениями о судьбе похищенного. Дворец синьора был попрежнему торжественно сумрачен, и по внешнему виду дворца дона Камилло Монфорте нельзя было догадаться о жестоком разочаровании, перенесенном его хозяином. «Прекрасная Соррентинка» стояла еще на якоре со спущенной на палубу реей, а ее судовая команда была занята чинкой парусов.

Лагуны были покрыты рыбацкими лодками, и путешественники то приезжали, то уезжали из города, унося с собой воспоминания о празднике и о гонках.

С заходом солнца на лагунах показались гондолы богатых и праздных людей, и, когда подул свежий ветер с Адриатики, колоннада Бролио стала наполняться людьми, имевшими право гулять под этой сводчатой галлереей. В их числе находился и дон Камилло. Он приехал в Бролио в обычный час и с видом обычного спокойствия, так как надеялся, что влияние, которым он пользовался в Риме, обеспечивало ему безопасность. Дон Камилло пришел к заключению, что Сенату были известны его замыслы, и правительство Венеции давно могло бы его арестовать, если бы намеревалось это сделать. Прогуливаясь среди патрициев, он вглядывался в их лица, желая убедиться, сохранилась ли в тайне неудача его замысла. Но обычное лукавство Сената, в связи с умышленно-осторожным поведением молодого неаполитанца, очевидно, не дало повода думать, что кому-либо известно об исчезновении наследницы и похищении жены герцога.

Тогда же ко входу во двор Дворца Дожей медленно подъехала гондола, гондольер в маске, привязав лодку к ступеням лестницы, вошел но двор. Осмотревшись, он проник внутрь здания через один из входов для служителей.