В Венеции

Пока гондола дошла до входа в гавань, дон Камилло успел вернуть себе присутствие духа и наскоро составить план дальнейших действий. Дав знак гондольерам остановиться, он вышел из каюты. Несмотря на позднее время, на каналах было движение.

— Джино, — сказал дон. Камилло, принимая спокойный вид, — позови кого-нибудь из знакомых тебе гондольеров. Я хочу его расспросить.

Это приказание было исполнено.

— Скажи, любезный, не проезжала здесь, мимо тебя, большая и хорошо снаряженная гондола? — спросил дон Камилло у гондольера, которого позвал Джино.

— Никакой не видал, синьор, кроме вот этой самой вашей, самой быстроходной.

— А почему ты знаешь достоинства этой лодки?

— Потому, синьор, что я только вот сейчас любовался ее быстротой. Она летела вперед, как-будто желая выиграть первую награду.

— А в какую сторону мы. ехали? — спросил с нетерпением дон Камилло.

Гондольер показал пальцем в сторону гавани.

— Вот возьми это в награду! — сказал неаполитанец, передавая ему монету! — Прощай!

Гондола дона Камилло направилась вперед. Она пробиралась через лабиринт судов, когда Джино указал своему хозяину на большую лодку, плывшую им навстречу, со стороны Лидо. Поровнявшись с ней, дон Камилло догадался, что это была обманувшая его гондола.

— Приготовьте рапиры, друзья мои, и за мной! — воскликнул неаполитанец, приготовляясь прыгнуть в середину неприятелей.

— Вы нападаете на должностных лиц святого Марка! — закричал кто-то из каюты встречной гондолы. — И силы у нас неодинаковы, синьор: потому что стоит нам дать знак, как двадцать галер подоспеют к нам яа помощь.

Нагнувшись немного, дон Камилло увидел, что в каюте был лишь один человек. Убежденный в бесполезности дальнейшего разговора и надеясь еще напасть на следы, он приказал ехать дальше. Обе гондолы разошлись, направляясь в разные стороны.

Прошло немного времени, и гондола дона Камилло очутилась в устье Джудекки, вдалеке от высившихся на берегу ее зданий. Луна уже заходила, и ее свет, косой полосой падая на залив, оставлял в тени здания, обращенные к востоку.

— Я уверен, что они отправили мою жену в Далмацию! — сказал дон Камилло. — Этот проклятый Сенат составил заговор против моего счастья. Я и забыл тебе сказать, мой Джино, что они украли у меня жену.

— Если бы я только знал ее имя…

— Ты помнишь ту девицу, которую я спас в Джудекке?

— Как забыть этот случай, синьор!

— Так эта самая Виолетта Пьеполо-теперь твоя госпожа, и нам остается только водворить ее в замок, где я не побоюсь ни самой Венеции, ни ее агентов.

Гондола подвигалась к намеченной цели, так как разговор не мешал Джино направлять гондолу к Лидо. По мере того, как береговой ветер становился сильнее, суда, шедшие впереди них, все удалялись, и когда дон Камилло достиг песчаной отмели, отделяющей лагуны от Адриатики, многие из них прощли уже выход и направлялись в залив, придерживаясь каждый своего курса. Дон Камилло не сомневался теперь, что жена его находится на одном из этих судов. Но на каком именно? Молодой неаполитанец решил причалить к берегу с тем, чтобы проследить направление уходивших судов и на этом основании сообразить, в какой части республиканских владений ему следовало искать Виолетту. Выходя из гондолы на берег, он обернулся к своему гондольеру:

— Ты ведь знаешь, Джино, что один из моих вассалов, хозяин «Прекрасной Соррентинки», находится теперь в порту?

— Точно так, синьор, и я его знаю лучше, чем свои грехи.

— Так вот, поди отыщи мне его. Я кой-что придумал и хочу воспользоваться его фелукой; но раньше необходимо узнать, легка ли она на ходу.

Расхвалив усердие и фелуку своего приятеля, Джино поспешно отъехал от берега.

На острове Лидо есть еврейское кладбище — бесплодное место, одинаково открытое горячему южному ветру и леденящему ветру Альп.

Дон Камилло вышел здесь на берег. Вместо того, чтобы делать лишний обход берегом, он решил пройти здесь, чтобы скорее достигнуть песчаных холмов на другом берегу Лидо. Вынув шпагу из ножен, он вступил на кладбище. Он был уже на середине его, как вдруг заметил среди могил человеческую фигуру. Дон Камилло сжал шпагу и пошел прямо на незнакомца. Тот, услышав шаги, остановился и, может быть, в знак миролюбия скрестил руки на груди.

— Ты выбрал для прогулки время и место, располагающие к размышлению, — сказал, приближаясь, неаполитанец. — Ты не еврей и не лютеранин, оплакивающий кого-нибудь из твоих близких?

— Я венецианец, как вы, дон Камилло Монфорте.

— А! Так ты меня знаешь! Ты Баттисто, бывший мой гондольер?

— Нет, синьор, вы ошибаетесь: я не Баттисто.

Незнакомец повернулся к луне, свет которой упал на его лицо.

— Джакопо! — воскликнул герцог, задрожав, как это невольно делали все в Венеции, встретив неожиданно горящий взор браво.

— Да, синьор, я — Джакопо!

Шпага блеснула в руках дона Камилло.

Браво улыбнулся, но его руки остались скрещенными.

— Зачем ты встал на моей дороге в этом уединенном месте?

— На том же самом основании я могу спросить герцога святой Агаты, что привело его в такой поздний час на еврейские могилы?