Прислушиваясь к себе, Владимир, к своему удовольствию, не ощутил священного страха — неживое не может причинить вред живому, но всё же не решился дальше мысленно рассуждать перед божьими кумирами. Доглядывать храм не стал: сидевший у очага волхв жестом пригласил его присесть рядом. Оба некоторое время разглядывали друг друга: пламени было достаточно. Белобор оказался не таким, каким его представлял Владимир, — мягкие черты лица, по которым читался средний возраст волхва; светлые волосы, с середины прядей заплетённые в косицы, свободно падали на плечи; голубые глаза смотрели с умным любопытством, не пытаясь пронизывающим взором залезть в нутро. Князь, неожиданно для себя, благорасположился к волхву, спросив вместо уставного приветствия:
— Ты ведаешь, кто я и зачем пришёл?
Волхв ответил не сразу, склонился к очагу, поправил погоднее дровину:
— Мать-земля мне многое рассказывает: кто и зачем ходит по ней, кто ложится в неё, — голос у волхва певучий, приятный, как у гусляра. — Ты Владимир, сын Святославов, — продолжил он, — норовом ты в бабку свою пошёл, а значит, добьёшься своего, кто бы ни противостоял на твоём пути. И, кроме власти, народ свой любить будешь. Древлий Рим погиб потому, что измельчали государи: добиваясь власти, они утешали только свою плоть, потому народ и не восхотел защитить их от находников. Брат твой Ярополк — добрый князь, но не его это время: народы сплочаются, воюют, сильные пожирают слабых. Ярополк не силён и даже советами бояр не сможет удержать то наследие, что досталось ему, собранное таким трудом Ольгой и Святославом.
Сухие дровины прогорали быстро. Белобор протягивал руки в широких светлых рукавах в темноту, доставал короткие резаные чурбаки. Владимир мог поклясться, что перед тем как волхв протягивал руку, во тьме слышался шлепок ладони — будто кто-то невидимый подавал дровины волхву. По хребту невольно пробежал холодок, развеянный тёплым голосом Белобора:
— Я волховствую давно, ибо с детства во мне заметили талант. Но я хотел знать больше, чем знали те, кто меня учил. Я исходил полмира и говорил со многими богословами из христьян и исмаильтян, — Белояр снова помолчал, перевёл разговор о его родине:
— Был и у вас на Днепре, где русы после нашествия гуннов забыли обычаи предков, и подвиги богатыря Беовульфа, которыми так любят гордиться немцы, приписывали государям, современники которых были настолько стары, что не могли отличить быль от правды. Славянский Перун заменил русам Донара, но и у русских славян вытеснил Святовита. Только на Днепре Перуна почитают паче других богов.
Боги объединяют людей больше, чем язык. Люди славянского языка — ляхи и чехи — вместе с саксонцами бьются с теми, кто не признаёт Христовой веры, а бодричи — враги лютичам из-за того, что одни верховным богом считают Радигоща, а другие Святовита. Озри, храм, Владимир, — волхв, будто приглашая, обвёл рукою полукруг, — здесь среди богов и Святовит, и Перун, и Хорс, и Даждьбог, и Макошь, и Жива, а на полицах маленькие кумиры Полуденницы, Полевицы, Домового, Банника, Овинника и ещё многих, в которых верят в самых глухих углах земли славянской! Этот храм создан, чтобы объединить нас, ибо любой может воздать требу своему богу. К нам приходили даже руяне, хотя у них есть великий храм в Арконе. Тогда они захватили большую добычу в датских землях, баб с детьми они продали в Волине, а пятнадцать мужей привели к нам. Руяне всех их принесли в жертву Радигощу, в храме тогда некуда было ступить от крови. Не знаю, помогла ли им треба, но больше я руян здесь не видел. Только чужим славянам можно приносить требу по своей воле, для наших мы кидаем жребий. Но даже это послабление мало помогает объединению нашего языка. Ляхи и чехи примкнули к Христовому учению и становятся нашими врагами потому, что римский папа призывает истреблять не верных ему огнём и мечом. Вера Христа не призывает к войне, дело в пороках людских — папа хочет земель и серебра со своих данников. Гордость не позволяет простить друг другу обид лютичам и бодричам, потому нас переломают поодиночке, как прутья того веника, что отец раздал сыновьям в известной притче. Думай, князь, совет я тебе уже дал.
Пламя съедало поленья, почти не давая дыма. Белобор застыл в молчании, невидяще уставившись на огонь. Тишина в храме висела плотной таинственностью, будто некто могучий, но не желающий зла, молча наблюдал за тем, что происходит внутри дома богов. И эта тишина вытесняла из головы постороннее, заставляя мысли течь стремительнее и ярче. Владимир обдумывал речь волхва. Полушёпотом, будто молитву, признёс:
— Объединять… не страхом, чтоб… подобно прутьям, которые в венике сломать нельзя.
Владимир почувствовал, что надо уходить. Медленно поднялся, стараясь не отвлекать Белобора, двинулся к дверям, чувствуя на спине взгляды кумиров. Его задержал голос волхва: