В тени славы предков

С кошачей бесшумностью, будто невесомо, Вружка исчезла из шатра. Именно исчезла, а не ушла. То ли сгустившиеся сумерки сыграли злую шутку со зрением князя, но прошла по телу Владимира крупная дрожь: иметь дело с теми, кто может заглянуть за кромку[167] жизни, страшнее, чем с самым злым врагом. Посмотрел в сторону Турина: тот крепко спал, счастливый.

Глава тридцать первая

Турину стало легче на следующий день. Среди викингов началось живое обсуждение свершившегося чуда, ибо Ториру Палёному за глаза предрекали скорую смерть. Как обычно бывает, друг другу сказывали небылицы: поминали ведьм на мётлах, волколаков[168] и финских колдунов, умеющих в лесу переставлять деревья и научивших зверей говорить человеческим голосом.

Море продолжало бурлить, будто его кипятили на костре, и старики начинали говаривать, что такой бури в это время года не было уже лет двадцать. Владимир передал слова Вружки Олаву. Тот, не долго раздумывая, согласился поехать в Ретру, молвив:

— Раз я решил здесь остаться, то пора мне познакомиться с богами вендов.

Заложенное Добрыней воспитание — извлекать как можно больше выгоды из любого задуманного действия — подсказало Владимиру мысль: через своих кметей и свеев разнести по городу слух, что он с Олавом-идёт в Ретру намеренно, чтобы Боги успокоили море, ибо сыновья конунгов намерены пойти в большой поход.

Князь забирал с собой больше половины дружины: в лесах не переводились збродни разного роду и племени. Дорога была наезжена, и тороватый купец был хорошей добычей. Обоз, впрочем, был небольшой: воз с шатрами да трое жертвенных бычков. С Владимиром до Ретры тут же напросились двое саксонских купцов, заплатив серебром за охрану. Хоть купеческий поезд и замедлил ходкий бег привычной к походам дружины, это никого не огорчило, ибо купцы, не раз ходившие здесь, показывали короткие пути, которыми из-за збродней мало кто пользовался. Кроме того, купцы — Коломан и Бруно — оказались хорошими собеседниками и также хорошо говорили по-славянски. Бруно даже был на том съезде в Кведлинбурге, куда были приглашены люди Ярополка. Дорогой, ведя ли коня под уздцы или сидя верхом, поравнявшись с князем, Бруно, сказывая, описывал пышность пиров, блеск приезжавших государей. Владимир молча кивал, оглядывал подступивший к дороге лес, силился представить себе празднество в каменном обширном тереме и тем дальше ощущал себя от великого княжения. Молодость склонна мечтать, и он представлял себе огромные сени с пирующей старшей дружиной в шелках и опашнях из седых бобров, себя с золотым оплечьем, умудрённым годами, со сдержанным величием принимающим здравицы. И в этом лесу, с дубовыми рощами, стройными соснами, уступающими целые поляны светлым пышноволосым берёзам, всё меньше верил, что такое произойдёт с ним, и всё острее хотелось достичь не только Добрыниной, но и ставшей уже своей цели. Что может сделать Ярополк для страны, которую так упорно строила и возвеличивала княгиня Ольга, а князь Святослав восславил в кровавых битвах? Запросто отдать волынскую дань ляхам, обвинив в этом Олега? Позволить булгарам задрать лодейное и повозное тем, кто давеча громил их и грозных булгарских покровителей — хазар? Владимир взвинчивал себя этими мыслями, и детская нелюбовь к Ярополку перерастала в ненависть. Олав не учавствовал в беседах, однако всё слышал, иногда охлаждал восхищение саксами своего короля:

— Величие государя не в его дворе, но в подвигах. Наверное, вашему Оттону, кроме удачи в битвах, повезло ещё и в роскоши. Но роскошь делает тело воина слабым, и потому я благодарю богов, что у меня есть гордость конунга и достаточно сил, чтобы держать меч. Ваш новый Оттон не будет уже великим, ибо у него не будет того, что было у его отца, — начала трудного пути.

И с вызывающим непониманием смотрел на Владимира: «Зачем ты слушаешь их, похожие на бабские, бредни?»

Переправлялись через мелкие речушки. С купеческим обозом это было настоящее наказание: на разгрузку и погрузку после переправы каждого воза уходило время. Казалось, один Турин был всем доволен: его нога заживала на глазах, возвращая тело к полноценной жизни, и он даже пытался ездить верхом. На днёвках и ночёвках был весел и болтлив, рассказывал про свою жизнь, полную суровых приключений. В Туриновых сказах мелькали сотни имён людей, которых наверняка нет в живых, и Владимир силился представить, как люди эти так же жили полнокровной жизнью ежедневных горестей или бед, так же шумно сидели на привалах. С наступлением темноты так же перекликалась сторожа, оберегая сон соратников от нежданного нападения. Проходили летней дорогой, проложенной меж болотами: самое место для разбойного нападения, когда бой решает не сила оружия и воинской выучки, а внезапность яростного нападения. Владимир, заворожённый высоким пламенем костра, раздвигающего темноту, спросил Турина, поддавшись навеянной костром мысли:

— А почему тебя Палёным кличут?

Турин расхмылился, вспоминая былое. Рассказал: