В тени родных деревьев

Я помню Корию с детства. Когда он бегал босоногим мальчишкой по деревенским улицам, его постоянной мечтой было «сытно поесть». Сын бедной вдовы, всегда полуголодный, он стал хищником, не пропускающим мимо цепких рук никакой добычи. Теперь, когда он уже холил усы и брил бороду, Кория наконец-то добился исполнения своей мечты: всегда был сыт и даже мог угостить других. Вот он и предложил нам, изголодавшимся путникам, щедрый завтрак — этот прощелыга, которого мы с Батхо приветствовали, как названого брата!

Волю утратили мы, размягчились, потеряли крепость духа!

Сколько раз прежде порицали и бранили мы Корию, даже отворачивались при встрече, считая его позорищем всей нашей деревни! А сейчас Батхо, с набитым ртом, едва ворочая языком, кадил ему: ты, мол, золотой, ты, мол, такой-сякой, немазаный…

Не скупился и я на сахарно-медовые, высокопарные слова. Да и как можно было иначе?

Словом, мы расхвалили этого повсюду ославленного, всем опостылевшего, саму землю тяготившего, как несносное бремя, воришку, изобразили его человеком добра, обращались с ним запанибрата и обещали ему свою дружбу. «Спасибо тебе, друг наш и брат, помог ты нам в тяжелую минуту, спас от гибели! Отплатим тебе добром за добро, можешь рассчитывать на нас, мы всегда постараемся быть тебе полезными — слово наше твердо!» — так говорили мы, усердно работая челюстями и чувствуя, что голод, два дня терзавший нас, наконец-то разжимает свои цепкие когти.

Ничего не поделаешь — в неудачную минуту попали мы в руки к Кории, пришлось с ним брататься!

И мы без стеснения пили за здоровье нашего новоявленного друга, желали ему удачи (в чем — не в его ли темных делишках?) и словно бы даже не замечали, что творим!

А Кория надел личину добродетельного человека и принимал наши хвалы как должное. «Есть на свете хлебосольные люди, не перевелись еще! Шел я к близким, к друзьям с подарками — да разве у меня есть ближе вас друзья?» — Даже близкими друзьями объявил нас, распалившись…

А Батхо, довольный, ублаженный, поддакивал: конечно, это и называется дружбой!

Кория спрашивал: «Кто выше — отважный человек или хлебосольный?» И сам же отвечал: «Хлебосольный человек выше! Щедрость долговечнее отваги. Слава тароватого человека на внуков переходит!» И в этом он был прав — народ ведь так и говорит!

Вскоре нас разобрал хмель.

— Верьте, други, свет без добрых людей не останется! — это он о себе говорил, спасителем нашим себя выставлял, имя щедрого человека присваивал!

А мы, растроганные, в самом деле готовы были увидеть в этом волке, в этом наглом воришке чуть ли не самого замечательного человека на земле!

— Пусть цветет каждый цветок и покрывается плодами каждое дерево! Пусть радуется сердце любого человека! Злых пусть поглотит могила, а приветливый и хлебосольный пусть живут и здравствуют! За того человека, который любит сытный кусочек, посыпанный солью, и с чистым сердцем и доброй душой держит в руках расписной кувшинчик!

— Так, значит, за Чампуру! Вечная память Чампуре! — в один голос воскликнули мы с Батхо и подбросили шапки высоко в воздух. А Батхо вдруг вскочил на могильный камень, под которым лежал Чампура, упер руки в бока, и провозгласил: «Человек он был, достойный называться человеком!» — и вылил на гранитную плиту полный стакан вина.

Нам почудилось, что Чампура задвигался в могиле.

Плачьте, винные кувшины,
Над беднягой алым соком,
Сетуйте, котел и вертел, —

сочиняли мы шутливые стихи в его честь.

— А разве мы сами не под стать Чампуре? Что ж мы над ним насмехаемся — двух дней без еды не могли выдержать, — сказал я, чтобы прекратить насмешки.

— Все мы, все — ровня Чампуре! Разве не так? — Батхо хохотал так, что едва не выронил изо рта куриную ножку.

Поднялся смех, веселье… Вино текло нам за ворот.

Кория смотрел на нас с улыбкой. Потом поднял чашу и объявил:

— Поминать, так поминать! За Чампуру!

— И вы, право, не уступите Чампуре, можете считать себя первейшими его учениками! — сказал он ласково-шутливо и осушил до капли налитую по край посудину.

И бешеная Иори, и духан в Текене, и громоздившиеся в небе серые тучи — все это нам было теперь нипочем.

Кория обещал нам еще и шашлыков — напоследок.

Батхо весь расплылся, растаял в вине…

БУНБУЛА

Вспоминается мне наш сельский цирюльник Бунбула Парсманишвили — кроткий и мягкосердечный, ласковый и доброжелательный, незлобивый и незлоречивый…

И притом — рассудительный, с понятием: сведущий человек.

— Никому не причиняй обиды, имей страх божий в душе! Всех нас ждет в конце одно и то же: три доски гробовые. — С такою присказкой взмахивал он бритвой над ремнем, принимаясь острить ее лезвие.

Говорун он был затейливый, занятный, охотно тешил людей своей беседой. И никогда не забывал вставить к месту учтивое присловье: «изволите ли видеть», или «с вашего позволения».

— Чистыми путями надобно ходить, дружбы, братства держаться!

— Самое главное — душевное богатство. Перво-наперво взрасти и собери урожай своей души, а потом уж о земном урожае хлопочи!