В тени Нотр-Дама

О, что за счастье, которое возникает при мягком прикосновении нежной женской руки! Дрожь охватывает все тело, наполняет его теплом. И то и другое рождено желанием ощущений и предвосхищением радости того, что еще предстоит. Меня клонило в сон и все перепуталось, поэтому я не мог наслаждаться этим чувством счастья, как подобает. К тому же глаза мои были закрыты, мир вокруг меня — мрачен, как облачная ночь. И все же я знал, что это была женщина, которая обтирала мне лоб и щеки влажным, дарящим приятную прохладу платком. Только женщина могла действовать с такой материнской нежностью.

Узкое лицо Антуанетты всплыло предо мной в памяти. Я снова лежал в теплой кровати, которую Донатьен Фрондо ради своих дел в другом городе и с опрометчивым легкомыслием предоставил своей супруге одной. И мне. Прелестная Антуанетта склонилась надо мной, она щекотала меня своими белокурыми локонами и демонстрировала мне два острых холма своей женственности, которые вырывались из тесного декольте. Я прошептал имя возлюбленной и жадно схватил оба розовых яблочка, которые, как спелые фрукты, висели надо мной и, похоже, только того и ждали, чтобы быть сорванными.

Прикосновения были сладкими и нежными недолго. Влажная тряпка грубо шлепнула по моим щекам, и Антуанетта вырвалась из моих растопыренных рук — совершенно также, как в тот злополучный вечер, когда ее супруг неожиданно ворвался в спальню и преждевременно погасил факел нашей страсти тумаками и криками.

— Ваши дела явно пошли на поправку, месье! Слишком хорошо, что вы с закрытыми глазами хватаете женщин. Поищите себе хотя бы ту, которая не дала обет по уставу святого Августина!

Раздраженный голос на пару с мокрой тряпкой, теперь крайне неприятно раскачивающейся, прогнал мой прекрасный сон. Я испуганно открыл глаза, и Антуанетта осталась в прошлом. Я действительно лежал в кровати, но место было мне неизвестным. Большой, залитый солнечным светом зал, в котором в два длинных ряда стояли кровати одна за другой. Большинство занимали больные, как предположил мой постепенно пробуждающийся разум. Некоторые кровати были отгорожены балдахинами и занавесами от любопытных взглядов. Там, видимо, лежали хворающие, которые нуждались в особом покое. Между ними ревностно сновали женщины в одеянии монахинь Августинского ордена. Они подметали пол, перестилали кровати и заботились о больных.

Широкое лицо, склонившееся надо мной и не имеющее ничего общего с белокурым ангелом Антуанеттой, тоже было обрамлено черным монашеским покрывалом. Мясистые ноздри дрожали гневом, а надутые губы искривились в выражении упрека. Большие глаза метали на меня неодобрительные взгляды. Сильные руки, при первом взгляде от которых было трудно ожидать таких нежных прикосновений, вызвавших у меня воспоминания, держали маленькую оловянную миску с водой и влажный платок, с которым я познакомился вначале более, а потом — менее приятно.

— Где я? — спросил я и повернул голову, чтобы осмотреться. Это имело два последствия. Во-первых, я увидел другие кровати с больными, как и монахинь и послушниц, которые заботились о постельном белье. Во-вторых, сильная боль пронзила мою голову. Я вернулся обратно на ложе, закрыл на короткое время глаза и издал подавленный стон.

— Вы в Отеле-Дьё, месье, там, куда вас принес ваш друг. Очень легкомысленно было с вашей стороны присоединиться к толпе сброда в Новом городе, — монахиня глубоко вздохнула. — Если бы волхвы знали, что Париж в день их именин устроит праздник шутов и привлечет так много отбросов на улицы, — отбросов, каких и не сыщешь на всем белом свете! — они бы, возможно, выбрали другой срок для своего посещения у нашего Господа Христа.

Когда я спокойно лежал на подушке, головная боль стихла и дала место размышлениям. Я вспомнил ужасные вчерашние события, мое бегство и укрытие в бочке, которая вдруг рухнула на землю. Но я не мог припомнить сброд, с которым я якобы связался, несмотря на все усилия воли. И еще одно было мне неясно.

— Вы говорили о моем друге, достопочтенная сестра, — сказал я и снова открыл глаза. — Где теперь он?

— Ушел прочь, после того как он разбудил брата Портария и обратил внимание на вас.

Я почесал голову, отчаянно пытаясь отыскать утраченные воспоминания.

— Было так поздно?

Ответ прозвучал укоризненно:

— Все молебны были давно отслужены, а до заутрени оставалось еще несколько часов.

— Итак, около полуночи.

— Можно и так выразиться, месье Сове.

— Вам известно мое имя? — с удивлением спросил я.

— Ваш друг назвал его брату Портарию. Вы не похожи на переписчика, но такое случается, когда люди попадают к оборванцам. Возможно, вы даже в том и не виноваты, если выбрали себе друзей среди нищих.

— С чего вы это взяли?

— Потому что попрошайка, который доставил вас сюда, представился как ваш друг.

— Каким именем он представился?

— Я не была при этом, я не знаю, — теперь все еще строгое лицо монахини-августинки приняло более мягкое выражение, и она продолжила: