В темноте

Тем временем Соха «снаружи» тоже не находил себе места от беспокойства. Он все свободное время тратил на поиски семьи, готовой принять на воспитание младенца. Он не знал, что в этот самый момент у Вайнберговой уже принимают роды, а мы не знали, что Соха ищет ее ребенку новый дом. Он ходил из одной церкви в другую, пытаясь найти группу монахинь, готовых без лишних вопросов взять дитя на воспитание. И он их нашел! Еле дождавшись утра, он побежал к нам…

Все эти долгие часы Вайнбергова сидела со своим ребенком и сходила с ума от неизвестности. Она прекрасно понимала, что крики и плач новорожденного приближают нас к провалу, да и шансы на выживание ребенка в нашем бункере были невысоки. Моя мама была рядом и видела, что в какой-то момент Геня стала пододвигаться к младенцу. Она набрасывала ему на лицо тряпку, и сначала мама думала, что она таким образом пытается приглушить его крики, но потом сообразила, что Геня хочет задушить его… Мама тихонько убирала тряпку с лица младенца… Геня опять подсаживалась поближе и накрывала его лицо, а мама снова убирала тряпку… Все это женщины делали в полном молчании, общаясь только взглядами. Все давно уснули, а их тихое противостояние все продолжалось. Это была долгая и тяжелая ночь. Мама не покидала Геню, покуда у нее хватало сил. Она гладила ее по голове, отталкивала ее руки от лица ребенка, но в конце концов заснула. Именно в этот момент Геня и приняла окончательное решение задушить новорожденного, пожертвовав его жизнью ради спасения остальных.

Мама всю жизнь корила себя за то, что заснула в тот момент! Она была уверена, что смогла бы спасти ребенку жизнь. Возможно, так бы оно и было, но маму ни в чем винить нельзя. В случившемся нельзя было винить вообще никого из нас. Думаю, никто из наших не мог бы осудить Вайнбергову. В нашем бункере новорожденному было не место. Своим плачем он наверняка подверг бы нас всех огромной опасности. С этой точки зрения поступок Гени Вайнберг можно было бы считать даже героическим, если бы чуть позднее в то утро не пришел Соха…

Монахии были готовы принять новорожденного в монастыре, и он бы прожил долгую и счастливую жизнь!.. Ведь свою старшую дочь Вайнбергова уже отдала в арийскую семью. Несчастная Геня Вайнберг несколько следующих дней не выходила из бокового закутка нашего Г-образного бункера. Она ни с кем не разговаривала, отказывалась от пищи… Со временем она постепенно вернулась на кухню и снова стала готовить нам еду. Она снова стала сидеть вместе со всеми и слушать беседы. Но она стала совершенно другим человеком…

Второй смертью была смерть бабули. Ее сердце не выдержало лишений, и однажды ночью она умерла во сне. Бабуля страдала астмой, а в подземельях было очень сыро. Дышать ей становилось все труднее. Как же хрипело и свистело у нее в легких по ночам! С каждым днем ей становилось тяжелее двигаться. Мама помогала старушке мыться и каждый день проверяла ее голову на наличие вшей. Она не отходила от бабули ни на минуту, держала за руку до самого конца. С утра мужчины завернули тело госпожи Вайсс в одеяло и стали дожидаться прихода Сохи с Вроблевским, чтобы решить, что делать дальше.

Соха был очень суеверен. Он не хотел находиться в нашем убежище рядом с мертвым телом. Он сказал, как действовать дальше, и ушел. Вроблевский тоже. Он был не столь суеверен, но без Сохи оставаться у нас не пожелал.

Берестыцкий прочитал молитву. Я до сих пор помню его, облаченного в развевающийся от ветра талит. Кто-то сказал о бабуле несколько добрых слов. Все прослезились. Затем мужчины протолкнули ее тело через узкую трубу в тоннель, ведущий в сторону главного канала, а оттуда донесли до Пельтева. Добравшись до главного канала, мужчины снова помолились, а потом опустили тело в речные воды. Мы не соблюдали традиционного траура ни после ухода бабули, ни после смерти новорожденного ребенка Вайнберговой, ни после гибели моего дяди Кубы или тех членов нашей группы, которых поймали и расстреляли. Мы не сидели шиву. Для нас каждый день был днем траура, и поэтому мы просто читали молитвы, немного разговаривали и отправлялись дальше по жизни.

Дольше всего наша группа насчитывала 11 человек. Совсем недолго нас было 12. Теперь нас осталось всего 10, и я боялась, что начался период тяжелых расставаний, во время которого мы будем уходить один за другим, что вскоре останемся только мы с родителями, а потом не станет и нас.

Глава 8 Пленник

В результате всех этих событий я погрузилась в отчаяние… Тогда я еще не знала, что такое состояние называется депрессией, но это, конечно, была именно она. Мои родители тоже не понимали, как объяснить мое поведение. Они видели, что я замкнулась, стала угрюмой, молчаливой и печальной. Все это было так непохоже на мою прежнюю жизнерадостность, что они не на шутку встревожились. Я стала совершенно другой девочкой.