В темноте

Мы с родителями постоянно говорили о том, что мы должны и чего мы не должны делать, оставаясь одни дома. Что делать, если я услышу, что идут немцы. Если начнется «акция». Если не вернется папа. Если не вернется мама. Если – не дай бог! – немцы схватят их обоих… Повсюду людей выгоняли из квартир, повсюду родные навсегда теряли друг друга, и поэтому родители готовили нас к экстренным ситуациям. Каждый вечер мама готовила нам с Павлом по комплекту одежды. Услышав ночью подозрительный шум, мы должны были как можно быстрее одеться и бежать. Или спрятаться. Мама должна была помогать Павлу, а папа – мне. Такой был у нас план. Каждый вечер я снимала свой любимый зеленый свитер и раскладывала его в ногах на матрасе или на полу рядом с кроватью. Я вытягивала рукава в стороны, чтобы мне оставалось только нырнуть в него головой. Иногда мы вообще не раздевались и спали в одежде, чтобы быть готовыми в любое мгновение бежать. Даже во сне мы были постоянно начеку…

После Замарстыновской, 120, мы часто переезжали с места на место. Иногда потому, что папа находил более безопасное и удобное место или квартиру. Иногда потому, что здание забирали немцы и у нас просто не оставалось другого выхода. Каждый день, когда родители уходили на работу, мы с Павлом просто тихо сидели дома и дожидались их возвращения. Как ужасно часами сидеть в одиночестве, зная, что в городе людей вышвыривают из квартир на улицы! Павел, наверно, был еще слишком мал, чтобы бояться этих долгих часов так, как боялась их я, но и моего страха с лихвой хватало на двоих.

В одной из квартир отец соорудил для нас под подоконником тайник – небольшой шкафчик, встроенный в стену. Нам повезло: у него были золотые руки, материалы и инструменты, а немцы, задерживая его на улицах со всеми этими вещами, не задавали лишних вопросов, потому что у него имелись необходимые документы. Пространство под подоконником папа закрыл перегородкой, которая со стороны казалась продолжением стены, потому что была выкрашена такой же краской. Чтобы увеличить объем расположенного за этой перегородкой шкафчика, отец вытащил из стены один или два ряда кирпичей. Закрыть и открыть эту перегородку можно было только снаружи. Перед уходом из дома папа прибивал ее к стене гвоздями и иногда покрывал свежим слоем краски. В результате и освободить нас из этого убежища мог только он после возращения домой.

Жители гетто скоро узнали о том, как мастерски он делает убежища, и стали просить его устроить такие местечки у них. Он никогда не отказывал. Но тщательнее всего он работал над нашими схронами. Для нас он делал самые лучшие тайники: маленькие шкафчики в стенных шкафах, двойные стенки в гардеробах. Чтобы найти их, нужно было быть настоящим детективом. В ванной комнате одной из наших квартир он сделал хранилище для важных бумаг и драгоценностей. Вполне возможно, что эти документы и ювелирные изделия лежат там до сих пор, потому что папа, насколько я знаю, не забирал их оттуда, а найти тайник никто бы не смог. Но самым хитроумным его проектом было это убежище под подоконником. Нам с братом в нем еле хватало места, и ни одному стороннему наблюдателю не пришло бы в голову, что в таком крошечном пространстве могут находиться двое детей. Мы сидели лицом друг к другу, очень близко, будто в материнской утробе. На случай, если днем нам приспичит в туалет, отец сажал нас на горшки. Если начинали гулять слухи о предстоящей «акции» или если, наоборот, «акций» не проводилось подозрительно долго, что наводило родителей на мысль о том, что в скором времени машина истребления евреев будет запущена снова, мы каждое утро перед уходом отца на работу забирались в эту нишу, а он для маскировки придвигал к ней снаружи большой стол.

Не помню, сделал ли папа отверстия для воздуха, но, должно быть, сделал, поскольку мы с Павлом могли дышать. Папа всегда продумывал все до мелочей. Тем не менее, если эти дырочки и существовали, то были сделаны так аккуратно, что их не замечали даже мы братом. Я помню это, потому что внутри ниши всегда царила кромешная темнота. Мы с Павлом не могли видеть даже друг друга – только слышали наше дыхание. Поначалу мы чувствовали себя в полной темноте и тишине вполне комфортно, но с каждым часом нам становилось страшнее. Время почти останавливало свой бег, и я сидела весь день, слыша только свое дыхание и дыхание брата, и звуки эти становились все громче. В конце концов они начинали заглушать звучащие в моей голове молитвы. Слыша этот шум, умолкал даже мой приятель Мелек.