В сумрачном лесу

На рейс «Эль Аль», как обычно, продали билетов больше, чем было мест, так что еще до взлета атмосфера стояла напряженная и враждебная. Напряжение росло, да и от того, что в тесном помещении вместе сидели ортодоксальные евреи и нерелигиозные люди, ситуация не улучшалась. В последние несколько недель сначала израильская армия застрелила молодого палестинца, за этим последовали жестокие убийства как израильской, так и палестинской молодежи, сделавшие длинную цепь безжалостной мести еще длиннее. На Западном берегу сносили дома, из сектора Газа выпускали ракеты, и некоторые из них долетели даже до неба над Тель-Авивом, где их уничтожили израильские ракеты-перехватчики. Вокруг меня никто об этом не говорил – сценарий был слишком знакомый. Однако меньше чем через час после начала полета напряжение прорвалось скандалом между правоверной еврейкой в тускло-коричневом платке и студенткой, которая откинула спинку своего кресла. «Не лезь ко мне на колени!» – завизжала правоверная, колотя кулаками по спинке кресла девушки. Американский пассажир лет сорока с небольшим тронул женщину за плечо, пытаясь ее успокоить, но от этого нового оскорбления – правоверной еврейки не может касаться ни один мужчина, кроме ее мужа, – у нее чуть не начался припадок. В конце концов только старший стюард, которого обучили справляться не только с потерей давления в кабине или угонщиками, но и с социальными трениями, сумел успокоить женщину, найдя пассажира, который готов был поменяться с ней местами. Пока разворачивались эти события, пожилая пара, сидевшая от меня через проход, неутомимо грызлась, как грызлась, похоже, уже полвека. («Откуда я знаю, черт возьми? Оставь меня в покое. Не разговаривай со мной», – зло сказал муж, но жена, не обращая внимания на его оскорбления, продолжала к нему приставать.) Некоторых из нас задевают слишком часто, а некоторых – слишком редко: правильного баланса, кажется, невозможно достичь, и именно от его отсутствия в конечном счете и рассыпается большинство отношений. Женщина, сидевшая перед супружеской парой, надела на сжатый кулак парик и спокойно расчесывала его медные пряди, не отрывая взгляда от маленького экрана на спинке кресла перед ней, по которому бегал Рассел Кроу в металлической юбке гладиатора. Закончив с волосами, она достала из-под ног синтетическую болванку, надела на нее шейтл[5] и с беззаботностью, плохо сочетавшейся с тем, как тщательно она его расчесывала, забросила в верхнее багажное отделение рядом с набитой до отказа сумкой, принадлежавшей разговорчивой жене и втиснутой на место только силами трех мальчиков-подростков, которые летели в Израиль по программе «Таглит».

Двенадцатью часами позже Меир, таксист, который забирал мою семью из аэропорта Бен-Гурион уже тридцать лет, встретил меня возле зоны получения багажа. С тех пор как, учась в колледже, я провела лето в испанской семье в Барселоне, Меир стал обращаться ко мне по-испански, поскольку в детстве он говорил с родителями на ладино и его испанский был лучше и его английского, и моего иврита. С годами я забыла даже те крохи испанского, которые когда-то знала, так что если раньше я его еще кое-как понимала, то сейчас не понимала его практически никак. Как только мы отъехали от тротуара, он начал взволнованно и длинно рассказывать о ракетах и успехе «Железного купола», а я делала вид, будто понимаю, что он говорит, потому что уже поздно было что-то объяснять.

В Тель-Авиве стояла зима, поэтому город лишен был всякой логики – он же немыслим без солнца и моря, этот средиземноморский город, который никогда не спит, и чем позже, тем лихорадочнее в нем кипит жизнь. Вдоль улиц летели по ветру грязные листья и страницы старых газет; иногда люди ловили их в воздухе и клали на голову, чтоб защититься от периодически лившего дождя. В квартирах было холодно – там везде каменные полы, и в жаркие месяцы, кажущиеся бесконечными, невозможно представить, что когда-нибудь будет холодно, так что никто и не думает устанавливать центральное отопление. Я открыла окно такси Меира, и в морском воздухе, перемешанном с дождем, почти уловила металлический запах электрообогревателей, спирали которых, светящиеся оранжевым, мерцали в жилых квартирах, словно искусственные сердца, постоянно грозя взорваться или как минимум устроить всему городу короткое замыкание.

Мы ехали по улицам, и я снова видела знакомые очертания всего израильского: эти подбородки, эту осанку, здания, деревья, будто странные условия, при которых приходилось выживать в этом маленьком уголке Ближнего Востока, создали единую форму – твердую и решительную форму того, что живет и процветает в противостоянии.