В списках спасенных нет

— Опять побил рекорд скорости! Андрей, а не подсиживаешь ли ты меня?

Потом рассмеется, и щеки у него будут трястись.

О рейсе он выслушает внимательно, будет спрашивать, перебивать и делать хитрые намеки. На прощанье он скажет, что в воскресенье надо съездить в Аркадию и чтобы Вера приготовила хороший обед.

Лет десять назад, когда Мезенцев плавал капитаном, Полковский служил у него старшим штурманом, и старик привязался к нему, стал бывать дома и полюбил семью Андрея. Они обращались, как равные, на «ты»; и хотя теперь Мезенцев командовал всем Черноморским торговым флотом, отношения у них остались прежние.

Полковский бесшумно прошел по ковру до огромного письменного стола, над которым чуть возвышалась тучная фигура Мезенцева со склоненной над бумагами седой головой.

— Здравия желаю, — улыбнулся он, став напротив Мезенцева.

Седая голова приподнялась. Полковский увидел черные брови, и тотчас же голова опустилась.

— Здравствуйте, — пробурчал Мезенцев и жестом пригласил сесть. Он стал рыться в бумагах, точно забыл о Полковском, потом холодно, официальным тоном спрашивал о рейсе, с подчеркнутой вежливостью обращался на «вы». Видно было, что ему уже все известно. «Сердится», — подумал Андрей и отвечал в тон, тоже на «вы».

— Что у вас с третьим штурманом? — вдруг спросил Мезенцев, оставив бумаги и пристально взглянув на Андрея.

Полковский понял, что скрывать бесполезно, и рассказал о проступке штурмана. Умолчал лишь об интимной стороне дела.

— Вы понимаете или нет, что вы делаете? — вспылил Мезенцев. — Ваша доброта может до беды довести! Международная обстановка накалена! А он? Нет, вы только подумайте, он добрый! Вместо готовности — один смех! Чем вы занимаетесь? Я вас спрашиваю?

Полковский откинулся на спинку кресла, в раздумье посмотрел на люстру, лившую мягкий свет на натертые полы; и ему вдруг стало совсем спокойно.

— Что же я должен был сделать?

— Под суд отдать дезорганизатора!

Полковский вспомнил вчерашний вечер, штурмана, сначала его пришибленный вид, потом энергичное, воспрянувшее лицо и улыбнулся:

— Зачем же? Пропадет молодой человек. Он и так тяготится своей виной, зачем же больше?

Мезенцев ударил ладонью по столу, нервно засмеялся, и щеки его затряслись:

— Нет, вы только послушайте его! Не моряк, а пастырь церковный!

У Полковского возникла мысль: что, если помочь Птахе, примирить его с Лорой? Мысль ему понравилась, он улыбнулся и уже не слушал Мезенцева, который сердился и говорил о либерализме судоводителей, о том, что он не посмотрит на решение Полковского.

Накричавшись вдоволь, Мезенцев вдруг утих, глаза его хитро сверкнули, и уже другим голосом он произнес:

— Слушай, Андрей, у меня идея.

Андрей понял, что Мезенцев уже отбушевал и теперь начнет добродушно язвить.

— Да, какая?

— Ты видел здесь, у пароходства, лоботрясничает несколько бичей? В каботаж они не идут, ждут заграничного. Возьми их на перевоспитание?

— Павел, ты веришь мне? — спросил Полковский, взглянув на Мезенцева серьезно.

Мезенцев почувствовал это и ответил:

— Да.

— Мой третий штурман выдающийся моряк и благородный человек. Ушиб — не смерть: залечится.

У Мезенцева глаза усмехнулись; он хотел заметить, что Полковский не только пастырь, но и доктор. Однако, почувствовав, что Андрей может обидеться, он сказал:

— Ладно, верю тебе. Скажи Вере, чтобы в воскресенье хороший обед приготовила. Да, «Евпаторию» поставим на текущий ремонт дней на пятнадцать.

— Знаю.

Они расстались, как обычно, Друзьями, веря друг другу. Но Полковский вышел из пароходства с неприятным осадком на душе.

3

Полковский нырнул в парадное своего дома, поднялся на третий этаж и позвонил. Минуту никто не отзывался. Потом он услышал, как в коридоре застучали женские каблуки, отомкнулся запор.

Дверь открылась. В светлом прямоугольнике перед ним стояла красивая блондинка лет двадцати семи. Ее волосы, разделенные пробором, тяжелым жгутом лежали на затылке.

Он почувствовал знакомый нежный запах ее волос.

— Андрюша!

— Вера!

Из гостиной выглянула девочка лет пяти и, не разглядев отца, сказала:

— Мама, ты долго, — потом, узнав Полковского, побежала к нему.

Полковский передал вазу с цветами жене и поднял на руки дочь.

В гостиной собралась вся семья, тесно окружив Андрея. Иринка, большеглазая, с волосами пшеничного цвета, подстриженная в скобку, была баловницей дома; она уселась на коленях Андрея и без умолку тараторила, кокетничая, то надувала губы, то смеялась.

— Володя пристает, пристает ко мне: скажи, скажи что-то остроумное. Я ему и сказала «ква-ква», — говорила она, жеманно вытянув губы.

Андрей умиленно слушал и переглядывался с Верой; и видно было, что они балуют и любят ребенка.

Еще один член семьи бурно выражал свой восторг. Это — овчарка Барс. Собака валялась по полу и обнимала ногу Полковского.

— Ну, ладно, ладно, Барс, — гладил его Андрей.

Барс от избытка чувств вскакивал и кружил по комнате, навострив уши и вытягивая хвост.

Няня Даша, расплываясь в улыбке, от которой лицо ее покрывалось мелкими морщинками, суетилась возле Полковского: