В смертельном трансе

И я оставил ее в покое, покинул ее мир темноты, потому что знал: она о чем-то умалчивает и этого из нее не выжмешь. Либо она будет и дальше отпираться, либо — в лучшем случае — согласится: здесь, мол, что-то есть, но она не станет об этом говорить, потому что — как она это изображает? — не хочет искажать мой транс. Взбаламучивать его, вот как. И если Мэдди что-то решила, ее не переубедить. В этом я был абсолютно убежден. Она такова и всегда такой будет. Непреклонной. Не человек — кремень.

Так что я ушел, ничего не сказав, потому что был слишком вздрючен и знал, что если уж открою пасть, то не смогу ее захлопнуть и из меня хлынет поток предположений и вопросов, а Мэдди будет щелкать их навскидку — один за другим. Я закрыл за собой дверь спальни, но дальше не пошел. Нет, так не годится. Она прислушивается. Она умеет различать на слух то, что я упускаю, как последняя тупица, и вот я принялся шагать на месте, маршировать — чтобы она слышала. Дескать, я всегда был и буду послушным младшим братиком. Все, как ты велела. Иду в свою комнату. Иду бай-бай. Верю каждому твоему треклятому слову.

Так она меня и поняла, наверное. Что я оставил ее наедине с ее делишками. Через минуту (к тому времени я перестал маршировать и стоял под ее дверью абсолютно тихо) она опять взялась за телефон. Набирала номер за номером, говорила, требовала, приказывала. Но расслышать не удавалось ничего, кроме энергичных «да», «да», «нет» Черт возьми! Больше ничего не удалось установить — только то, что она звонила не один раз. Два. Три. Но кому? Брокеру Стиву? Очень сомнительно. Лоре? Вполне возможно.

Звонки, вероятно, продолжались, но после третьего я ушел в свою комнату. Вдруг стало стыдно шпионить — и вообще, как я на это решился? Я скинул одежду, забрался в постель, но не мог так же легко выкинуть из головы мысли и страхи. С ними я и погрузился в тяжкий и беспокойный сон.

Черт возьми, Мэдди! Что тебе известно такое, чего не знаю я?

ГЛАВА 23

Утром я проснулся, чувствуя себя так, словно побывал в русской компашке и выпил слишком много их чудовищных «коктейлей», жуткой смеси: треть коньяка, треть водки и треть шампанского, и никаких вам оливок, в лучшем случае — размякший чернослив. Все суставы ломило, голова была тяжелая и тупая. Я лежал в кровати с открытыми глазами и не шевелился. Только теперь стало ясно, сколько сил отнял вчерашний транс. Я был совсем выжат и совсем не хотел снова в это лезть, но знал, что таков мой долг.

Так я и лежал; мои густые курчавые волосы тонули в мягкой подушке. Через несколько минут я проделал фокус, которому научился, когда впервые навестил Мэдди: потянулся к стене и нажал на кнопку. В тот раз я смущался, но сейчас молился, чтобы сработало. Так и вышло. Минут через пять в дверь осторожно постучали, и вошла Соланж с бамбуковым подносом в руках.

— Доброе утро, — сказала она.

Я улыбнулся, заставил себя сесть, подоткнул подушку под спину, и Соланж поставила поднос мне на колени. Кофе, сок, булочка. В прошлый раз была еще и газета. На этот раз — нет; либо потому, что у них трудности с доставкой — очень возможно, — либо Мэдди не хочет, чтобы я отвлекался, это более вероятно.

Я прокашлялся и сказал заискивающе:

— Очень благодарен.

Соланж раздвинула занавески на трех огромных окнах.

— Мы с Альфредом вскорости уедем, если вы не возражаете, — сказала она.

— Что за вопрос…

— Вернемся завтра утром. Вам что-нибудь нужно, пока мы здесь?

— Нет. — Так лучше, подумал я, можно будет погулять. — А собаки? Альфред может их упрятать куда-нибудь?

— Они уже в будке, накормлены и напоены. Не могли бы вы их выпустить вечером, когда стемнеет?

— Конечно. А сестра встала?

— О, да. Уже несколько часов назад. Она в кабинете, говорит, у нее еще на час работы, и просит, чтобы ее не беспокоили.

Никоим образом, подумал я. Это остров Мадлен, здесь правит Сестра. Все приказы должны выполняться. Я спросил:

— Который час?

— Начало двенадцатого.

— О Господи… — Я-то думал, не больше девяти.

Соланж ушла, и я выпил первую чашку кофе в постели, вторую — под душем. Одеваться оказалось трудно: натянуть носок — целое дело. Застегивая свою синюю рубашку, я стоял у окна и глядел на прибрежные скалы. Услышал шум мотора, высунулся, посмотрел на восточную сторону острова, увидел, как Соланж и Альфред отчаливают от лодочного ангара, и ощутил острое сожаление. Нет, не бросайте нас. Не бросайте меня здесь. Не хочу проходить через это. Увезите меня отсюда.

Битый час я бродил по дому, сыграл сам с собой партию в бильярд, съел еще пару булочек на кухне, потом вернулся наверх и прошел через спальню сестры к тяжелой раздвижной двери в углу. Стукнул и, не ожидая ответа, вошел в комнату, некогда называвшуюся «горячечной» — видимо, потому, что бывший хозяин отлеживался здесь, когда хворал. Теперь здесь была рабочая комната Мэдди. Но ее не было ни у одного из двух компьютеров, ни у факса и копировальной машины. Пренебрегши всей этой сверхсовершенной машинерией, она лежала на хилой викторианской кушетке.

— Привет, — сказал я. — Уже второй час.