В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть

Особенно ясно это проявилось несколько месяцев назад. К тому времени руки у меня практически отказали, легкие работали вдвое хуже, чем в момент начала съемок, а голова начала заваливаться набок. Врачи благородно заключили, что мне необходим поддерживающий уход, и выделили пару личных помощников, тративших по три часа каждое утро, чтобы поднять меня с кровати, и по два вечером – чтобы уложить в нее обратно. Мэтт, естественно, спросил, нельзя ли снять целиком оба этих ритуала. Дважды. Чтобы потом использовать несколько секунд из этой съемки.

– Я же не знаю, какие именно секунды понадобятся!

– Ты ведь понимаешь, что я буду голый?

– Это не страшно. Я могу использовать крупный план, а лишнее замажем. К тому же фильм пойдет в эфир после прайм-тайма…

Мэтт приехал в половине шестого утра, открыл дверь ключом, который мы дали ему специально, чтобы он мог тихо просочиться наверх и снять, как звенит будильник. Потом наш режиссер остался в комнате и продолжал тихо снимать еще полтора часа, а потом – неожиданно попросил: «Вы не могли бы повторить? Мне нужно объектив поменять». Можно подумать, для помощников это было весомым аргументом немедленно снять кофту с длинным рукавом, в которую они только что меня упаковали.

Вскоре после этого фраза про идеальную картинку и стала бессмертной. Стоило перейти на крупный план, как я застрял в кофте. Мои помощники прекрасно знали, что их снимают, а потому героически продолжали бороться. Мэтт под шумок подобрался еще ближе. Происходящее все больше увлекало его, и, решив поддержать нас в неравной битве, он сказал: «Не беспокойтесь, картинка отличная!»

Забыв, что это не прямой эфир, мои помощники старались держаться как можно естественнее – и, очевидно, пытаясь сохранить лицо, инстинктивно начали тянуть сильнее. Намного сильнее. Рукав, запутавшийся где-то между моей левой подмышкой и лопаткой, завязался в невозможный узел. Невозможный – потому что зацепиться там было абсолютно не за что. Такого никогда не было раньше. И после этого не случалось ни разу – только в день съемки.

Точнее, во время третьего дубля. Именно тогда я впервые озвучил очевидную истину: Мэтт обладал особым влиянием на мироздание. Вооружившись камерой, он становился силой, способной одолеть закон Мёрфи и даже закон Сода[15]. Стоило ему начать запись, как статистические вероятности скручивались в воронку, а рутинные действия немедленно превращались в увлекательно запутанные сцены. Мы называли такие моменты «минутками Мэтта».

Еще через пару месяцев я обнаружил: ему даже необязательно присутствовать при таких эпизодах. Похоже, он изменил наши жизни навсегда и «минутки Мэтта» продолжали то и дело повторяться. Я подозревал, что со временем ничего уже не изменится. Оставалось надеяться, что вместо раздражения или отчаяния я буду в такие моменты спокойно улыбаться, вспоминая одобрительное: «Не беспокойтесь, картинка отличная!»

А потом Мэтт погиб. Это случилось между Рождеством и Новым годом. Дурацкий несчастный случай: он поскользнулся и упал с крыши. Мэтту тогда едва исполнилось сорок, и вся его семья была раздавлена случившимся. Мы понимали, как сильно нам его будет не хватать. Именно Мэтту, его ободрению и его продюсерскому таланту мы были обязаны тем, что съемка документального фильма стала настолько приятным опытом.

Волею некоего космического совпадения он еще раз вышел с нами на связь – то ли из комы, то ли уже из небытия. Не прошло и нескольких минут с момента его смерти, как в дверь позвонили и почтальон протянул нам небольшую посылку. Внутри оказалась книга про киборгов – его подарок нам на Рождество. На первой странице было написано:

Рождество-2018

Дорогие Питер и Франсис, я так рад знакомству с вами. Ну и путешествие мы проделали! Вперед, в будущее!

С любовью, целую, Мэтт

Теперь я работал по семь дней в неделю, усерднее и дольше, чем на любом этапе своей карьеры, думая: у меня еще будет время отдохнуть, время, когда я только и смогу, что отдыхать. Но это не помогало. После смерти Мэтта все планы начали рушиться как карточный домик.

Все началось с синтезатора речи. Я провел тридцать часов в студии, и эти записи должны были идеально подойти для будущей технологии создания эмоциональных реплик (именно поэтому мы и выбрали «глубокую нейросеть»), однако, как решили мы с представителями CereProc, был еще один способ, который в краткосрочной перспективе мог дать мне голос получше.