В сетях интриги. Дилогия

— «…а не российских, — однозвучно неслось чтение Шаховского, — всему народу в ущерб и осуждение! Имея все государственное правление в своих руках, многие славные, древние российские фамилии злостно искоренил, от двора наговорами отлучил, жестокие, неслыханные экзекуции производил, — как над знатными, так и не знатными, не щадя и духовных персон, — и между российскими подданными всякие разногласия вселять старался, сам от того великие выгоды извлекая».

— Ишь, заслуженный старикан!..

— А терпели-то сколько ево на царстве… До-олго!..

— Што тянуть! Долой немецкую башку лукавую, да и концы в воду! — громче зазвучали голоса, зашевелилась сильнее стена людей, взволнованных обвинениями, изложенными так пространно в приговоре.

Сделав знак, чтобы народ не гомонил, Шаховской продолжал чтение.

— «А посему и определили: предать его смерти на плахе от руки палача».

Опустив лист, князь громко возгласил:

— Подписано: «Быть по сему, Елизавета». Да свершится приговор.

Умолк и отошёл подальше от плахи, на другой край помоста, бледный, весь трепеща от мелкой нервной дрожи, которую никак не мог удержать.

Двое конвойных, стоявших по бокам старика, положили его ниц, лицом на плаху.

— Ну-ка сбрось, Сеня, парик-то барину… держи за космы… — приказал помощнику палач, разрывая ворот рубахи на графе.

Помощник сдёрнул парик, ухватился руками за седые, жиденькие космы, окаймлявшие затылок Остермана. Тонкая, старческая шея покорно вытянулась… Ни звука не вырвалось из бледных, оцепенелых губ.

Попробовав на ногте ещё раз острие секиры, палач заметил:

— Кажись, востра… Ладно… Рубить, што ли? — обратился он к Шаховскому.

— Стой! — быстро кидаясь вперёд, остановил князь занесённую уже руку заплечного мастера.

Достав из кармана другую бумагу, он поднял её над осуждённым и громко объявил:

— Сенат и государыня даруют тебе жизнь — и молись, старик!..

Палач и конвойные по знаку князя подняли Остермана.

По-прежнему спокойный на вид, молчаливо он взял от палача парик, надел на голову, поёживаясь от холода, запахнулся в свою шубейку, картуз, кое-как нахлобученный ему на голову, поправил руками, которые теперь тряслись ещё сильнее, чем перед мгновением казни… Это одно, ходенём ходившие руки, и выдавало только постороннему взору, что происходит сейчас в душе старика.

Его снесли, усадили в сани, и там он сидел, бесстрастный, спокойный на вид, до конца…

— Э-эх!.. Мимо! Не покушала нынче, голубушка. Пожди! — обратился к секире своей палач и с размаху вонзил её концом в край плахи.

Шаховской между тем, подойдя к краю эшафота, обратился к остальным осуждённым.

— Что касаемо остальных тяжких государственных преступников, кои изобличены, первое: «Бывший генерал-фельдмаршал, граф Миних, в том, что не защищал по долгу присяги духовную императрицы Екатерины Первой; больше иных особ хлопотал о возведении в чин российского регента герцога курляндского фон Бирона… А затем того же Бирона низверг ради своих частных выгод, причём обманул и гвардейских гренадер, ныне лейб-кампанцев, сказывая им, что поведёт на защиту цесаревны Елизаветы Петровны и герцога голштинского; нынешней императрице чинил многие озлобления, приставлял шпионов за нею караулить, не берег людей в мире и на войне, позорно наказывал офицеров без военного суда и расточал без меры государственную казну, приемля знатные суммы и от иных иноземных правителей».

— Ну и немцы!

— Тёплая компания… Марьяж дорогой!.. Вестимо, все — бироны! На одну колодку шиты… На одну бы их осину!..

— Энтих не простят, нет! Шалишь!..

Так загомонили со всех сторон.

— «И постановили: предать их всех смертной казни от руки палача». Но милостивейшая государыня императрица, как мать, снисходя к заблуждениям человеческим, повелела: «Приговор прочтя, в исполнение оного не приводить, сослав виновных по дальним местам Сибири». Ведите осуждённых обратно! — торопливо приказал он офицеру, испуская невольный вздох облегчения. Сам быстро спустился с помоста и исчез за воротами коллегий.

— Налево кру-гом. Шагом… арш! — скомандовал начальник конвоя.

Шествие в том же порядке двинулось обратно.

Но толпа решила вмешаться в дело.

— Как, и этих всех простили! — раздались голоса.

— Все немецкие штучки… При новой государыне немцев тоже не мало!..

— Наших небось казнили без милости! Волынскому, боярину истому, заступнику и зиждителю церкви Божией, руки, ноги секли! — вопил какой-то, с виду дьячок или заштатный попик, сильно нетрезвый даже в этот ранний час. — Рубите и этих злодеев!.. Бироновых налётов, со всем кодлом ихним!

— Не пущай их, робя! А ты, красная рубаха, — обратились из толпы к палачу, — пошто зевал? Руби! Не пустим их!..

Толпа стала напирать на цепь солдат, стараясь добраться до преступников, чтобы расправиться самосудом с «биронами»…

Полковник, видя, что медлить нельзя, дал знак сигналисту.

Заиграл рожок, зарокотали барабаны.

— Ру-жьё наперевес! — раздалась команда по рядам.

Штыки, направленные во все стороны, как стальные иглы огромного дракона, — остановили натиск толпы, сразу отхлынувшей назад.

— Ишь! На своих и штыки нашлися!.. В каменья их! — заголосили в толпе.