В сетях интриги. Дилогия

Вдруг рука Анны медленно, тяжело поднялась и опустилась на эту гордую всегда, теперь так смиренно склонившуюся голову.

— Бедный… бедный! — грустно, ласково заговорила она, словно утешая ребёнка. — Слушай! Перед смертью, видно, проясняется… просветлела душа моя. И я вижу лучше, чем ты, своим гордым, мужским умом! Чую вот, сердцем чую: хуже всего для тебя то, что ты просишь!..

— Всё равно! Теперь возврата нет, родная… Судьба за нас решает. Подписывай, молю! — покрывая поцелуями холодную руку Анны, молил фаворит.

Анна молчала, видимо погруженная в тяжёлое раздумье.

— Ну, хорошо… Помысли ещё немного! — пошёл он на уступку, не решаясь настаивать сейчас сильнее. — Подумай, государыня. Я подожду.

И, поднявшись, он хотел отойти, но, шагнув мимо изголовья постели, различил в полутьме скорченную фигуру, которая пряталась, кутаясь в складки тяжёлого полога.

Не узнав шута, Бирон отскочил в испуге и, обнажая шпагу, закричал:

— Кто там?..

Одолевая прилив страха, кинулся вперёд, вытащил горбуна и почти отшвырнул его гневным толчком в угол покоя.

— Ты, гадина! Подслушивать! Удавлю, пёс!..

Кинувшись к ошеломлённому бедняку, герцог уже стиснул ему горло своей сильной, костлявой рукой, когда раздался встревоженный голос Анны:

— Яган… Яган… Оставь, ради Бога! Он так тебя любит. Он всегда мне говорил о твоей верности, хвалил тебя… Яган, герцог, пусти его!

Овладев своим гневом, Бирон выпустил из рук полуудушенного карлика и обернулся к Анне.

— Вот как!.. Он, шут, тоже за Бирона! Спасибо. Ну прости, зверёк! Ты безвредный… А я думал — ты ядовитая дворцовая ехидна. На!.. Бери — и вон!

Несколько золотых сверкнуло в воздухе и рассыпалось по ковру.

Не собирая щедрой подачки, Нос кинулся из опочивальни, в соседнем покое юркнул в толпу и забился за спинами в углу потемнее. Бирон между тем снова уже взял перо, почти силой вложил его в холодеющие пальцы Анны и настойчивее прежнего заговорил:

— Что же!.. Подписывай, государыня. Время не терпит!

— Да почему! — лепетала больная, с трудом шевеля коснеющим языком. — Я же ещё не умираю… Не спеши, Яган. Я же ещё…

— Кто знает! — вдруг жестоко заговорил герцог, глаза которого загорелись холодным, злым огнём сдержанной ненависти. — Все от Бога, государыня. Врачи вон сказывали: минуты сочтены… Духовника уж я звать велел. Слышишь? Подписывай ско…

Он не досказал.

Анна вдруг выронила перо, вложенное ей в пальцы фаворитом, и без звука опрокинулась на подушки без сознания, поражённая словами и видом Бирона.

Два-три мгновения тот колебался. Потом быстро сунул снова перо ей в пальцы, взял её руку и стал сам этой холодной рукой выводить на листе хорошо знакомую ему подпись…

Буквы стояли криво, все линии дрожали и мало были похожи на то, как подписывала сама Анна. Но чего можно требовать от умирающей… И кто посмеет усомниться, что устав подписан не самой императрицей!..

Взяв подписанный таким небывалым способом указ, Бирон посыпал песком густые, свежие чернила, сложил лист, спрятал его в карман, убрал перо, чернильницу, шепча:

— Наконец-то… Неясно… Да сойдёт и так! Вот сообщу им радостную весть, моим друзьям!..

Затем, обернувшись к Анне, словно она могла его понять и слышать, он почтительно проговорил:

— Немедленно, государыня, пришлю твоих дам!

И вышел из опочивальни к ожидающим его сановникам.

Нос, только и стороживший эту минуту, осторожно шмыгнул снова в спальню Анны. А Бирон ещё с порога приказал ближайшему из придворных:

— Пошлите придворных дам к её величеству!..

Герцогиня Бирон, Елизавета, Анна Леопольдовна, Салтыкова, Ромодановская, Юлиана Менгден, наперсница принцессы Анны, и ещё две-три дамы сейчас же из соседних покоев вошли сюда и хотели пройти в опочивальню. Но вид Бирона и то, что он начал говорить, заставило их всех остановиться у самого порога.

Юный Карл Бирон, красивый юноша семнадцати лет, шедший за матерью, тоже остался в группе дам.

А Бирон, весь ликующий, громко заговорил:

— Господа министры! Генералы и все, здесь предстоящие! Её императорское величество возложила на меня тяжкую обязанность правления. Внимая вашим мудрым советам и воле вашей, она подписала устав о регентстве, коим на меня возложено главное правительство. Но, видит Бог, я страшусь… Ноша эта столь непосильна и тяжка! Снимите её с меня, измените ваше решение. Будем просить назначить кого иного…

Толпа ещё молчала, когда Бестужев, а за ним Ушаков и Черкасский первые радостно заговорили, подхватывая лозунг, данный Бироном:

— Изменить? Да можно ли это! Слава Господу, дело совершилось!..

— Авось, Бог даст, справитесь!

— Помогать станем все вашей высокогерцогской светлости! Так ли, господа министры?..

Понимая, что «дело сделано», что вся речь Бирона — обычная формальность, ритуал, принятый в таких случаях, злейшие враги фаворита не смели поднять голоса протеста. А безразличные или угодливые, продажные прихвостни заговорили один за другим, хотя и нестройно, не дружно сначала:

— Конечно! Слава Богу!..

— Лучше правителя нам и не найти!

— Все станем помогать… Бог поможет вашей светлости! Умудрит! Виват, герцог-правитель!