В пылу любовного угара

Оберст-лейтенант встал и снял гитару со стены. Умело тронул струны:

– Надо же, она не слишком и расстроена! Что ты хочешь спеть?

О господи, да что же ему спеть? Русский романс? Скажем, этот: «Он говорил мне – будь ты моею, и стану жить я, страстью сгорая…» Или на стихи Дениса Давыдова, то, что любила мама:

Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай…

Ну уж нет. Много чести, петь фашисту романс на слова Дениса Давыдова! Ну, тогда то, что пела мама украдкой, только для себя и для Лизы. И говорила при этом: «Тс-с, помни, что за стеной чужие уши!» У них в подъезде такой плакат висел: мужественного вида тетенька прикладывает пальцы к губам. Она как две капли воды походила на Пахомову, их соседку. Все знали, что Пахомова служит не только в «Госзаготзерне», но и постукивает в НКВД. И смеялись над плакатом: Пахомова как будто сама предупреждала, что надо быть с ней осторожней! Конечно, мама никогда не пела ту песню, если Пахомова была дома. На счастье, она часто уезжала в командировки, и тогда вся их огромная коммунальная квартира словно оживала…

– Может быть, «Лили Марлен»? – спросила Лиза, чувствуя, что глаза ее наливаются слезами, а губы невольно улыбаются – чувства всегда словно бы рвали ее в разные стороны, когда она вспоминала маму.

– Ого! – оживился пехотинец. – Ты знаешь «Лили Марлен»?

– Конечно, – кивнула Лиза. – Ведь это очень красивая песня.

Тут она не врала. Нисколько.

Оберст-лейтенант взял первые аккорды. Играл он хорошо, и Лиза наконец-то справилась с судорогой, которая стискивала горло:

Около казармы,
У самых у ворот,
Фонарь стоит высокий,
Горит он круглый год.
И мы с тобой, в любви горя,
Стояли здесь, у фонаря,
Моя Лили Марлен.
Моя Лили Марлен…

Наши обе тени
Сливались здесь в одну,
Мы оба замирали
У любви в плену.
Каждый в казарме знал в тот час,
Что обнял я в последний раз
Мою Лили Марлен.
Мою Лили Марлен.

– Deine Schritte kennt sie,
Deinen zieren Gang, —

вдруг перебил ее приятный мужской голос:

Alle Abend brennt sie,
Doch mich vergass sie lang
Und sollte mir ein Leid gescheh’n
Wer wird bei der Laterne stehen
Mit dir Lili Marleen.
Mit dir Lili Marleen…

«Ну просто сцена из оперетты», – с тоской подумала Лиза, оборачиваясь к двери. Там стоял Алекс и пел «Лили Марлен» по-немецки, и Лизе ничего не оставалось, как подпевать ему по-русски:

Фонарь тот старый, вечный
По-прежнему горит.
Тебя он снова видит,
Но я уже забыт.
Сердце болит в краю чужом —
Ведь ты с другим под фонарем,
Моя Лили Марлен.
Моя Лили Марлен…

– Это все напоминает мне сцену из оперетты, – прервал песню Алекс и захохотал. – Моя милая и в самом деле с другим под фонарем. Прошу извинить меня, герр оберст-лейтенант, но в данном заведении существуют весьма строгие правила: покровители тех или иных девушек имеют на них приоритетные права. Я предупреждал хозяйку, что приду.

– Я знаю о правилах, – миролюбиво кивнул пехотинец, откладывая гитару. – Но вас не было, и… Может быть, тыловая крыса уступит сегодня красотку бравому боевому петуху, который защищает его поганую задницу на фронте?

– Тыловая крыса ничего старому драному петуху не уступит, – с обаятельной улыбкой сообщил Алекс. – А если вы уж так разохотились на эту милашку и не желаете взять другую девушку, вам придется подождать, пока я с ней закончу. Однако я не спешу в постели. Да и в постель пока не тороплюсь. Мы потанцуем, да, Лиза? – спросил он, выводя Лизу в зал. – Поставьте нам что-нибудь этакое… О, «Лили Марлен»! Поставьте «Лили Марлен»!

Повинуясь его знаку, метрдотель кинулся к патефону и поставил пластинку. Зазвучала музыка, и Алекс Вернер повел Лизу танцевать, подпевая Лале Андерсен:

Schon rief der Posten,
Sie blasen Zapfenstreich
Das kann drei Tage kosten
Kam’rad, ich komm sogleich
Da sagten wir auf Wiedersehen
Wie gerne wollt ich mit dir geh’n
Mit dir Lili Marleen.
Mit dir Lili Marleen.

– Это звучит издевательски, – пробормотала Лиза.

– А ну, давайте-ка по-русски! – велел Алекс, и Лиза послушно пропела: