В пути

Святой Дионисий Ареопагит или апокриф, скрывающийся под этим именем? Он — первый из мистиков, уходящий своими теологическими начертаниями в недосягаемую даль. Живет в недосягаемом воздухе вершин, над безднами, пороге иного мира, прозревает его в зарницах благодати. Изображая в «Небесных иерархиях» полчища небесные, он лучезарен, прозрачен, в окутывающем его сиянии, и разъясняя смысл атрибутов ангельских и символов, в небольшом труде о «Наименованиях Божества», он, переходя грань, пред которой обычно останавливается человек, возносится в сверхсущность метафизики, безмятежной и угрюмой.

Он расплавляет человеческое слово, и оно у него искрится. Но, когда, приблизившись к цели, он хочет определить Непостигаемое, означить раздельные лица Троицы, множественной и единой, то слабеют на устах его слова и цепенеет под пером язык. Невозмутимо превращается он в ребенка; со своих вершин нисходит к нам и прибегает к сравнениям интимной жизни, стремясь осветить тайну, которую сам он понимает. Так, объясняя единую Триаду, он уподобляет ее нескольким лампадам, горящим в одной зале, отблески которых, оставаясь особыми, сливаются в одно, образуют единый свет.

Святой Дионисий — один из отважнейших исследователей, — думал Дюрталь. — Сама душа мнит себя недостойной неба и добровольно повергается в чистилище, чтобы излечить здесь свои раны, полагая единой целью восстановление изначальной чистоты, томясь единым желанием — достичь вечности… Да, какое сухое чтение для обители!

Рейсбрюк? Пожалуй… Впрочем, надо подумать. Не взять ли, как укрепляющее средство, маленький сборник Элло? Но так прекрасно переведенный Метерлинком «Духовный брак» — бессвязен и туманен. В нем задыхаешься, и Рейсбрюк здесь восхищает меня меньше. Но все же пустынник любопытен, — не замыкается в нас, стремится на простор. Подобно святому Дионисию, силится достичь Господа, не столько в душе, сколько на небесах. Но, в устремлении столь выспренних полетов, повреждает себе крылья и, спускаясь, лепечет непонятное.

Нет, лучше оставить его дома. Дальше. Святая Екатерина Генуэзская. Прения ее между душой, телом и себялюбием бессвязны и запутанны, и ей так далеко до Святой Терезы и Святой Анжель, когда в «Диалогах» она рассуждает о событиях жизни внутренней. Зато ее «Исследование чистилища» — творение непревзойденное; лишь она одна проникла в области неведомых страданий, раскрыла и извлекла их радости. Ей удалось достичь согласования двух противоположностей, которые кажутся на век непримиримыми: изобразить муки души, очищающейся от грехов, переживая в миг тягчайших горестей безмерное счастье постепенного приближения к Господу, когда все сильнее влечется она к Его лучам и так безмерно залита приливом божественной любви, словно Спаситель бдит и помышляет лишь о ней одной.

Святая Екатерина доказывает также, что Иисус не преграждает последнего предела: уничтожиться, раствориться, исчезнуть в Боге.

— Чтение занимательное, — пробормотал Дюрталь, — но для Траппы не годится. Нет, мимо!

Он продолжал перебирать на полках книги.

— Например, вот эта, — и он достал «Серафическую теологию» святого Бонавентуры. Воспользоваться им вполне уместно, в нем кристаллизованы познавательные формы самонаблюдения, исследования смерти, размышлений о Причастии. В названный сборник входит рассуждение о «Презрении мира», сжатые фразы которого достойны преклонения. В них истинное воплощение Святого Духа, глубокий источник истинного утешения. Хорошо, отложим.

— Я не найду лучшего помощника, чтобы врачевать вероятную скорбь уединения, — бормотал Дюрталь, продолжая просматривать ряды томов. Взглянул на заглавие: — Олье, «Жизнь Святой Девы». — Он был в раздумьи. — Да, за слабым стилем у него скрыты занимательные замечания, отменные истолкования. Олье проник до некоторой степени в таинственные области сокровенного Промысла и раскрывает те недоказуемые истины, в которые воля Господня посвящает иногда святых. Он облекся степенью оруженосца Богоматери и, живя возле Нее, возвестил, как герольд, Ее качества, выступил посланцем благодати. Его житие Девы Марии — единственное, на котором лежит печать истинного вдохновения и которое можно читать. Он суров и ясен там, где блуждает Мария Агредская; показывает нам Приснодеву, вечно сущую во Господе, которая зачала, оставаясь непорочной, «как кристалл, который принимает и изливает солнечные лучи, не только не утрачивая своей прозрачности, но сияя, наоборот, более ярким блеском», — Богоматерь родившую безболезненно, но при смерти Сына страждущую мукой, не посетившей Ее в час рождения. Распространяется в мудрых рассуждениях о Той, которую именует сокровищницей всех благ, посредницей молитвы и любви. Да, но для общения с Пречистой ничто не сравнится с Литургией Святой Деве, которую я уложу вместе с требником. Оставим книгу Олье в покое, — решил Дюрталь.