В путь-дорогу! Том II

— А ты полно, отвѣтилъ Телепневъ, кладя ему правую руку на плечо, — ужь тебѣ бабушка моя навѣрное меньше досадила чѣмъ мнѣ, а вотъ видишь, я къ ней никакой злобы не чувствую.

— Да ты одно слово — медоточивая струя, въ прощеніи враговъ своихъ упражняешься; а я не такъ какъ ты, меня, братъ, коли гадость какая въ человѣкѣ взбѣситъ, такъ я всю жизнь буду помнить.

— Напрасно, проговорилъ Телепневъ Пелагея Сергѣевна удалилась, когда нужно было, а ей, братъ куда не легко пришлось бѣжать изъ дому. Да и что за толкъ теперь, когда всѣ умерли, разбирать, въ чемъ она была виновата, а въ чемъ нѣтъ.

— А я, вымолвилъ Абласовъ, обращаясь къ Телепневу, никогда не видалъ твоей бабушки…

— Какъ не видалъ, переспросилъ Телепневъ, не можетъ быть!…

— Пр^о не случалось…

— Ну и немного потерялъ, братъ! крикнулъ Горшковъ;— носъ вотъ каі.ой, какъ у хищной птицы, глаза ехидные…

Телепневъ посмотрѣлъ на него и покачалъ головой.

— Ну, не буду!.. Ты ныньче какимъ-то рыцаремъ сдѣлался; а вонъ посмотри-ка, кто-то на лодкѣ подъѣзжаетъ…

Всѣ трое взглянули на рѣку. Отъ крутаго, нагорнаго берега отдѣлялась ветхая лодка, съ длиннымъ носомъ. Въ ней сидѣло два мужика, и тотъ, который правилъ, махалъ правой рукой.

— А, Василій Васильевичъ! крикнулъ прикащикъ въ сибиркѣ, стоявшій возлѣ Телепнева.

Пароходъ немного поубавилъ ходу- Лодка, покачиваясь на волнахъ, взбитыхъ колесами парохода, приближалась къ кормѣ. Въ ней сидѣло дѣйствительно два Василія Васильевича, то-есть два черемиса, съ длинными, черными волосами, съ длинными носами на блѣдныхъ, вытянутыхъ лицахъ. Они предлагали рыбы. Поваръ хотѣлъ было вступить съ ними въ торгъ, но капитанъ крикнулъ въ рупоръ; полный ходъ, а черемисовъ обругалъ крѣпкимъ словцомъ. Они сидѣли съ вытянутыми лицами, и одинъ изъ нихъ снялъ даже почему-то шляпу.

— А почему у нихъ не взяли рыбу? спросилъ Горшковъ, обращаясь къ синей сибиркѣ.

— Не требуется видно, отвѣчала сибирка.

— Не требуется, а вотъ завтра насъ протухлымъ будутъ кормить.

— Да ужь это какъ водится, отвѣтила сибирка и отошла въ сторону.

Вечеромъ, у входа въ каюты перваго класса собралась кампанія. Совершенно неожиданно для нашихъ пріятелей вылѣзъ откуда-то нигилистъ — рыбка, то-есть бѣлобрысый Двужилинъ, въ безобразнѣйшаго покроя парусинномъ балахонѣ.

Онъ съ распростертыми объятіями подошелъ къ Телепневу: должно быть возжелалъ пройтись на счетъ его кармана; Горшкову даже началъ говорить ты, Абласова дружелюбно потрепалъ по плечу.

— Какъ вы сюда попали, и откуда? спросилъ его Горшковъ.

— Въ хладныя страны пробираюсь, въ родныя Палестины.

— А гдѣ же вы находились?

— Обучалъ дворянскихъ недоносковъ въ нѣдрахъ царево-кокшайскаго уѣзда!…

— Не понравилось?

— Бѣжалъ отъ любострастныхъ вожделѣній помѣщицы, какъ прекрасный Іосифъ отъ жены Пентефріевой!

И много еще такого вралъ Двужилинъ своимъ вѣчно-хриплымъ голосомъ.

Вызвавши пароходнаго капитана на веселую бесѣду, онъ началъ состязаться съ нимъ въ разсказываніи разныхъ скоромныхъ анекдотовъ. Подробности этихъ анекдотовъ съ каждымъ разомъ становились все скандалезнѣе; такъ что какая-то симбирская помѣщица, ѣхавшая съ горничной по своей надобности въ Тверь, сперва желала-было прислушаться къ пріятной бесѣдѣ, но вскорѣ сочла за нужное удалиться на корму и тамъ созерцать заходящее красное солнце и прислушиваться къ цѣломудренному разговору матросовъ, хлебавшихъ жидкую кашицу.

— Ну, а какъ вы полагаете, обратился къ Горшкову коренастый учитель гимнизіи изъ семинаристовъ, въ камлотовой шинели, одолѣютъ-ли нашихъ въ Севастополѣ?

— А кто же знаетъ, отвѣтилъ весело Горшковъ, можетъ и одолѣютъ…

— А Тотлебинъ-то генералъ зачѣмъ? отозвался, поглаживая свою сѣдую бородку, сановитый купецъ въ гарусномъ сертукѣ.

— Ничего не подѣлаешь, вмѣшался Двужилинъ;—больно ужь напираетъ французъ

— Это точно-съ! подтвердилъ какой-то маленькій старичекъ въ зеленомъ картузѣ, и съ такимъ видомъ, будто онъ доподлинно видѣлъ, какъ напираетъ французъ.

Въ эту минуту по витой лѣстницѣ поднялась на палубу, точно изъ подземелья, долговязая фигура въ инженерномъ сертукѣ, на распашку, съ повислыми, порыжелыми эполетами. — Офицеръ этотъ, видимо, возсталъ только-что отъ сна: взъерошенные волосы представляли на головѣ его цѣлый овинъ; опухлые глаза съ красными жилками еле-еле смотрѣли на свѣтъ божій; весь онъ какъ-то перекосился, и одной рукой придерживалъ бортъ сертука, изъ-за котораго виднѣлась не безукоризненной чистоты рубашка. Въ другой рукѣ держалъ онъ короткій черешневый чубукъ. Одна штана взбилась выше голенищъ и производила также пріятный Эффектъ.

— А что господа, обратился онъ хриплымъ басомъ ко всему обществу, солнце — сѣло?

— А вы какъ на счетъ этого полагаете? ввернулъ ему ДвуЖИЛИНЪ.

Офицеръ усмѣхнулся, при чемъ вся его измятая физіономія приняла такую мину, что Горшковъ не выдержалъ — прыснулъ.

— Да я, знаете, маленько соснулъ… а далеко отъѣхали? продолжалъ разспрашивать Офицеръ, ни къ кому не обращаясь въ особенности.

— Оно и видно, зубоскалилъ Двужилинъ… а куда и въ какія Палестины изволите направляться, сталъ онъ допрашивать инженера.

— Подъ Севастополь.