В путь-дорогу! Том II

Маленькій скандалъ въ маскарадѣ хотя и пошелъ по городу, но шуму не надѣлалъ, — въ сферахъ аристократіи потому, что Битюкову все-таки совѣстно было почти на другой день своего предводительства разсказывать о томъ, какъ онъ подпаивалъ студентовъ; а студенческая братія не очень болтала, по случаю понесеннаго пораженія, кончившагося тѣмъ, что оба брата Сорванцовы сидѣли въ карцерѣ. Но все-таки въ городѣ ходили толки, что на какую-то маску напали студенты и защитилъ ее офицеръ, но кто такая маска была, этого доподлинно не знали, хотя нѣкоторые утверждали, что маска была пріѣзжая симбирская помѣщица, а офицеръ проѣзжалъ изъ Сибири и влюбился въ нее, въ этомъ же маскарадѣ. Окончательный выводъ, сдѣланный всѣми порядочными людьми, былъ такого рода: что студентовъ, какъ мальчишекъ подлыхъ и буйныхъ, не слѣдовало бы никуда принимать. Въ студенческомъ мірѣ, по поводу арестованія братьевъ Сорванцовыхъ, говорилось на ту тему, что аристократовъ слѣдуетъ бить, а съ аристократками произвести, что ни на есть хуже скандалъ. Доказывали также, что первокурсникъ Телепневъ шпіонитъ у начальства и донесъ Ѳедору Ивановичу про Квазимодо и Эсмеральду, а потому донесъ, что въ чекчуринскихъ казармахъ его сильно побили.

А предметъ этихъ толковъ, самъ юный первокурсникъ, лежалъ на другой день послѣ маскарада въ кровати и раздумывалъ: какъ это на свѣтѣ все глупо дѣлается. Вчерашняя исторія была ему непріятна особенно потому, что онъ сталъ во враждебныя отношенія къ студентамъ. И сдѣлалось это совершенно противъ его воли. Онъ хорошо сознавалъ, что ни въ чемъ не былъ виноватъ, и даже въ немъ заговорило непріязненное чувство, когда ему припомнились грубыя лица студентовъ, окружившихъ его въ залѣ: нахальный носъ симбирца, бѣлыя космы Двужилина и угрястыя щеки Гринева. Но онъ не долго остался въ такомъ настроеніи. Мысли его повернулись въ другую сторону, онъ сталъ раздумывать: какая же была причина того, что именно онъ, а не какой-нибудь другой новичекъ подвергся насмѣшкамъ и даже оскорбленіямъ студентовъ?. „Причина одна“, отвѣчалъ онъ: „они считаютъ меня аристократомъ, я кажусь имъ барченкомъ… Больше я ни въ чемъ передъ ними не провинился. Но значитъ во мнѣ есть что-то такое“, продолжалъ думать Телепневъ, „что возмущаетъ простыхъ людей.“ И въ слѣдъ за этой мыслью началось самообвиненіе. Телепневъ началъ осуждать себя за то, что онъ, вмѣсто сближенія со студентами, сталъ таскаться по разнымъ баламъ и барскимъ гостинымъ, что ни съ однимъ изъ своихъ однокурсниковъ онъ не сблизился на столько, чтобы войти въ его жизнь, дѣйствительно убѣдиться, какой онъ человѣкъ, привязать его къ себѣ хоть сколько-нибудь, такъ чтобы хоть въ своемъ курсѣ не считали его чужимъ. „Вѣдь вотъ“, думалъ онъ, „однокурсники, кажется, всѣ со мной хороши, а между тѣмъ симбирецъ Суковкинъ сейчасъ присоединился къ вчерашней компаніи. Стало быть, ни на кого изъ нихъ мнѣ нельзя положиться.“

За этой грустной мыслью поднялся сейчасъ вопросъ: а что такое Суковкинъ? И на вопросъ послѣдовалъ скорый отвѣтъ: большая дрянь. И какже сближаться съ подобными людьми, съ Гриневыми, съ Двужилиными и Сорванцовыми? Надо было пить и участвовать во всѣхъ безобразіяхъ. „Ну, положимъ, я барченокъ“, разсуждалъ Телепневъ; „но если они лучше меня, то почему жъ все, что они ни дѣлаютъ, такъ грубо, почему же я не способенъ оскорблять другихъ, а они, напившись, не задумаются оскорбить порядочную женщину, которая не подавала къ тому ни малѣйшаго повода? И я ли виноватъ, что ни одинъ изъ нихъ не сблизился со мной? Вѣдь явился же Абласовъ на мою защиту. Что его побудило къ этому? Чувство ко мнѣ, а ужь онъ, конечно, неизмѣримо выше всей компаніи, которая напала на меня. И не лучше ли мнѣ дорожить такими людьми, какъ Абласовъ, чѣмъ добиваться во чтобы-то ни стало популярности въ этой пьяной братіи?“

„Конечно“, разсуждалъ Телепневъ, нѣсколько минутъ спустя, „это высшее общество, здѣшняя аристократія — пуста, и ничего въ ней нѣтъ привлекательнаго, но все-таки есть порядочные люди.“ И тутъ онъ сейчасъ же подумалъ объ Ольгѣ Ивановнѣ и нѣсколько разъ повторилъ: какая она, милая, какъ она себя благородно вела вчера, просто прелесть!… И долго таки думалъ онъ на эту тему и кончилъ совсѣмъ не такъ, какъ началъ; онъ сказалъ себѣ, что нечего огорчаться нерасположеніемъ студентовъ и обвинять себя въ небывалыхъ преступленіяхъ. И тутъ же онъ рѣшилъ, что нужно ѣхать къ Ольгѣ Ивановнѣ пораньше, часу въ седьмомъ.

VIII.