В путь-дорогу! Том I

— Ахъ, полно, Боря, оставь! — произнесъ больной. — Сходи къ сестрѣ, что тамъ у нихъ? Успокой меня, — выговорилъ онъ и просительно смотрѣлъ на сына. Тяжелое дыханіе его раздавалось по комнатѣ.

Молодой Телепневъ молча всталъ, поцѣловалъ руки отца и проговорилъ:

— Я иду, папенька.

Когда онъ притворилъ за собой дверь спальни, въ бильярдной ему пришлось опять столкнуться съ бабинькой: онъ измѣрилъ старуху съ ногъ до головы и прошелъ мимо ея смѣлой походкой.

Бабинька была не одна; она говорила шепотомъ съ мужчиной, въ сѣромъ фракѣ, сѣромъ жилетѣ и сѣрыхъ панталонахъ; лицо этого господина было также сѣрое; сѣдые, плотно стриженые волосы и бакенбарды, покрывавшіе щеки почти вплоть до носу, придавали этому лицу звѣриный видъ; сѣрые глаза смотрѣли упорно и жестко изъ-подъ сѣрыхъ же бровей. И бабинька, и сѣрый господинъ очень похожи были на хищныхъ ночныхъ звѣрей… Они стояли, облокотись о бильярдъ; подлѣ нихъ, въ довольно-почтительной позѣ, помѣщалась толстая и грязная женская фигура, точно колбаса, перехваченная вверху веревочкой. Рябыя щеки выпятились впередъ; носъ смотрѣлъ животненно и вмѣстѣ съ толстыми губами какъ нельзя больше шелъ ко всему корпусу. Почти лысая голова ничѣмъ не была покрыта; желтые глазки искрились и проявляли желаніе заглянуть всюду, если можно. Потасканная шаль покоилась на плечахъ этой тучной особы, а изъ-подъ шали виднѣлось желтоватое платье.

Старуха Телепнева указала головой на внука сѣрому господину, и когда дверь бильярдной затворилась, прошептала:

— Видѣли, Григорій Иванычъ, каковъ молодецъ? Онъ хоть бы поклонился вамъ!… Силъ никакихъ нѣтъ… Отца въ гробъ кладетъ, — и голосъ бабиньки началъ принимать оттѣнокъ кислой жалости, сквозь которую слышна была злость. — Посмотрите-ка на Николиньку, какой сейчасъ припадокъ былъ; я думала, кончается.

Сѣрый господинъ взглянулъ изъ-подъ своихъ звѣриныхъ бровей на красную дверь спальни и промычалъ что-то.

— Вѣдь, этакихъ скверныхъ дѣтей свѣтъ не производилъ! Вотъ Амалія Христофоровна, съ дѣвчонкой возится — просто каторга.

Та кивнула, испустивъ вздохъ.

— А все слабость отцовская… — Старуха не договорила: изъ спальни послышался раскатъ кашля, который заставилъ всѣхъ вздрогнуть.

— Ахъ, Боже мой! пойдемте къ нему, Григорій Иванычъ, — пропищала бабинька: — вотъ они его какъ уходили.

Амалія Христофоровна, выразивъ на рябыхъ щекахъ своихъ нѣкоторое сокрушеніе, проползла также въ дверь спальни.

III.

Наверху, противъ комнаты Бориса (такъ мы будемъ называть молодаго Телепнева), была другая дѣтская, такого же размѣра. Онъ быстро вошелъ въ нее. На порогѣ бросилась къ нему дѣвочка лѣтъ десяти и обняла его. Это было такъ порывисто, что Борисъ опустился на низенькій диванъ, занимавшій, какъ и въ его комнатѣ, двѣ стѣны…

Дѣвочка вся дрожала. Борисъ началъ ее цѣловать.

— Голубчикъ мой, Машенька! — говорилъ онъ тихо, смотря ей въ глаза.

— Ничего не было, Боря, — вдругъ произнесла она: — ей-богу ничего… — И поднявъ головку, дѣвочка обвила руками шею брата.

— Вѣрю, голубчикъ, вѣрю. Не бойся ты ихъ…

— Я знаю, я не боюсь, — шептала онъ сквозь слезы. — Мнѣ что… Бабушка, вѣдь, чай, папѣ насказала? — И лицо Маши при этомъ вопросѣ подернулось тревогой.

Дѣвочка была прекрасна. Въ ней поражало сходство съ братомъ; но всѣ черты, всѣ формы сложились изящнѣе, чище, привлекательнѣй. Синіе глубокіе глаза съ длинными рѣсницами, овалъ лица, губы, носъ — все просилось на картину. Въ такихъ дѣвочкахъ красота никогда не умираетъ. Закинувъ свою темнорусую головку съ густыми, крупными локонами, Маша точно не могла наглядѣться на брата.

Комната, гдѣ сидѣли братъ съ сестрой, была перегорожена ширмами. За ними виднѣлась бѣлая кроватка съ пологомъ, въ углу кіотъ съ лампадой, а въ простѣнкѣ, между окнами, небольшой туалетъ розоваго дерева; на немъ горѣла свѣча.

— За что же она на тебя взъѣлась? — сказалъ Борисъ, цѣлуя сестру въ голову.

— Это все та… толстая, — отвѣчала Маша, немного успокоившись. — Я сидѣла, училась; она мнѣ говоритъ: «ступайте къ grand maman, она проснулась, поцѣлуйте у ней ручку»; а я не пошла, мнѣ дочитать хотѣлось… да и зачѣмъ я пойду къ бабушкѣ? — Ребенокъ произнесъ эти слова съ такимъ выраженіемъ, что Борисъ нѣсколько времени, и довольно внимательно, смотрѣлъ на нее.

— Ну, толстая и накинулась на меня; тутъ пришла бабушка… Я ее ничѣмъ не обижала, а она закричала: «проси прощенья». Въ чемъ бы я стала прощенья просить, скажи ты мнѣ, Боря?

— И не проси, Маша, если чувствуешь, что невиновата, — проговорилъ онъ.

— А что папа?

— Она его растревожила.

— Очень, Боринька, очень?

— Очень, голубчикъ.

Произошло молчаніе. Дѣвочка, сидя на колѣняхъ брата, опустила головку и локоны покрыли совсѣмъ ея свѣтлое личико.

Чрезъ минуту она встряхнула ими и, обнявъ опять Бориса, тихо проговорила:

— Я попрошу у ней прощенья: она папѣ покою не дастъ… Нужно, Боря, это сдѣлать… — И скорбный, совсѣмъ не дѣтскій, вздохъ вырвался изъ груди ребенка.

— Вотъ ты у меня-какая! — сказалъ Борисъ: — ты лучше меня.

— Пойдемъ туда, внизъ, Боринька, къ папѣ. Я съ «имъ прощусь, онъ увидитъ… ему легче будетъ.