В путь-дорогу! Том I

— Какъ же, пишу, — отвѣчалъ онъ спокойно, безъ всякаго шутовства. — Задумалъ, братъ, большую вещь, да не вытанцуется, пожалуй; я попробовалъ, такъ, маленькое allegro концертное. Приходи, какъ-нибудь сыграю. Абласовъ! — крикнулъ онъ, — ты у меня умница, а въ музыкѣ, братъ, ни бельмеса не смыслишь, просто, чурбанъ, — извини, пожалуйста, а вотъ Боря на скрипищѣ своей пилитъ хоть и не ахти хорошо, а въ немъ есть толкъ. Я твоему вкусу вѣрю, — обратился онъ къ Телепневу — ты мнѣ всегда дѣло говорилъ.

Телепневъ улыбнулся.

— А, вѣдь, никто не скажетъ, Валерьянъ, что ты такой серьезный музыкантъ, — проговорилъ онъ, наклонясь къ нему.

— Мнѣ и самому иной разъ не вѣрится, чтобы во мнѣ было что-нибудь такое — знаешь, талантъ, что ли. Вотъ я чего терпѣть не могу, братцы, когда ко мнѣ барыни пристанутъ: «вы, г. Горшковъ, талантъ, вамъ нужно за границу». А имъ кромѣ мазурки Шульгофа ничего не треба; дуютъ себѣ Прюдановъ и восторгаются! Послушай: что, у твоей сестры есть наклонность къ музыкѣ?

Телепневъ весь оживился.

— Большая, — произнесъ онъ весело.

— Хочешь, я ей буду уроки давать?

— Славно бы было, да у насъ въ домѣ развѣ можно? Вѣдь ты знаешь… — и Телепневъ махнулъ рукой.

— Да, братъ, у васъ по всѣмъ комнатамъ тѣнь Гамлетова отца расхаживаетъ.

— Что дѣлать, — отозвался Телепневъ, и вздохнулъ. — И я бросилъ совсѣмъ скрипку. — Онъ сѣлъ на кровать, взялъ Горшкова за колѣни и поговорилъ — Вы, братцы, вѣрно безъ меня поѣдете лѣтомъ по Волгѣ,

— Какъ такъ? — вскрикнулъ Горшковъ.

— Мнѣ нельзя будетъ въ университетъ, я ужъ это вижу.

— Вотъ вздоръ какой! Ты, Боря, у насъ герой; не тебѣ брендить! Знаешь въ беллюстиной изреченіе о превратности… забылъ?

Брось ты скуку,
Морску суку,
А знай штуку…

— Такъ-то, мой родной, — и Горшковъ схватилъ Телепнева за шею, поднялъ его на ноги и началъ кружить.

— Мнѣ, однако, пора, — торопливо сказалъ тотъ. — До завтра.

— Да посиди! — закричалъ Горшковъ.

— Нельзя.

— Ну, такъ мы завтра вздуемъ этого Карякова. Да ты какъ-нибудь пріѣзжай къ Телянинымъ. Концерты тамъ задаютъ; барыня-то на меня глазенапы закидываетъ. Понравился! ха ха!

Абласовъ взялъ свѣчку и проводилъ Телепнева до сѣней.

Минуты съ двѣ по уходѣ его, оба они молчали. Въ широкое окно крапалъ дождь.

II.

«Откладывай», сказалъ Телепневъ кучеру, сходя съ дрожекъ. На крыльцѣ ничего не было видно, и онъ ощупью отыскалъ дверь въ переднюю.

Передняя, выкрашенная подъ мраморъ, сѣрой масляной краской, съ неизбѣжными ларями и двумя колоннами, подпиравшими антресоль, освѣщалась тонкой сальной свѣчой. У окна, на ларѣ, спала долговязая фигура; за колонной, у печки грѣлся тотъ самый лакей, который выскакивалъ на крыльцо. Это былъ рябоватый и очень глупый на видъ малый, съ осанкой портнаго. Онъ снялъ съ молодаго барина шинель и разеудилъ положить ее на столъ.

— Папенька почиваетъ? — спросилъ Телепневъ, проходя въ залу.

— Не могу знать, кажется, проснулись, — проговорилъ лакей жиденькимъ голосомъ. — Бабинька изволили проснуться.

Телепневъ прошелъ большой, темной залой въ корридоръ и сталъ подниматься по лѣстницѣ, въ совершенной темнотѣ. Взобравшись на площадку, гдѣ по обѣимъ сторонамъ было по двери, онъ отворилъ правую и очутился въ низкой и продолговатой комнатѣ съ перегородкой. Тутъ онъ и спалъ, и занимался. Телепневъ зажегъ свѣчку и точно къ чему-то прислушался. При свѣтѣ одинокой свѣчи можно было разглядѣть комнату. Въ лѣвой стѣнѣ углублялся альковъ, задернутый наполовину бѣлой занавѣской, съ старомодной красной бахромой. Прямо смотрѣли два довольно широкія окна съ такими же занавѣсками и съ такой же бахромой; между ними — старинное зеркало, въ золоченой фигурной рамѣ. Въ лѣвомъ углу столъ, покрытый синимъ сукномъ, на столѣ опрятно разставлены чернильница и другія вещи, все старенькія, точно отрытыя въ дѣдовской кладовой. Двѣ висячія этажерки съ книгами и низенькій турецкій диванъ давали этой дѣтской, ученической комнатѣ видъ дѣвственнаго пріюта.

Кто-то пошевелился за перегородкой, сколоченной въ видѣ ящика съ дверью.

— Мироновна! — почти шепотомъ проговорилъ Телепневъ, подходя къ перегородкѣ.

— Сейчасъ, — отозвался впросонкахъ женскій старый голось.

— Спп, спи, я тебя не бужу.

— Чего изволишь, батюшка? — послышалось въ отвѣтъ, и изъ ящика показалась небольшая фигура. Ее трудно было разсмотрѣть въ первую минуту.

Мироновна была маленькая старушка, съ худымъ, немножко запуганнымъ лицомъ; но это первое впечатлѣніе смѣнялось другимъ: въ лицѣ оказывался юморъ; глаза, носъ и очертаніе губъ носили на себѣ комическій оттѣнокъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, что-то добродушно-лукавое сказывалось въ сморщенныхъ чертахъ старушки, въ положеніи ея головы и всего тѣла. Головной платокъ ея отъ спанья сбился на-бокъ, и на одномъ вискѣ видѣнъ былъ клокъ русыхъ волосъ съ сильной просѣдью.

На ней надѣтъ былъ капотъ изъ старушечьяго ситца.

Старушка стала въ дверяхъ и, щурясь отъ свѣта, пыталась разглядѣть Телепнева.

— Да зачѣмъ ты встала? — проговорилъ онъ, подходя къ ней: — мнѣ тебя совсѣмъ не нужно.