В путь-дорогу! Том I

— Вѣдь у меня, — продолжала бабинька со слезами — вся внутренность переворачивается, какъ подумаю, что такое посрамленіе я должна выносить. А будетъ это: чуетъ мое сердце, что будетъ. Такъ вы запретите ему разговоры. Они его уморятъ поскорѣй, чтобъ имъ вольнѣе было меня выгнать.

Докторъ всталъ.

— Гдѣ ему, сударыня, исторіи затѣвать! — проговорилъ онъ. — Онъ вотъ вчера посвѣжѣе былъ, такъ и похорохорился маленько; а какъ прикрутитъ, такъ какія тутъ распоряженія дѣлать? А этого, умника-то, выдрать бы надо. Напишите директору, чтобъ его исполосовали, такъ онъ и перестанетъ въболыніе-то лѣзть. Пойдемте, — надо провѣдать.

— Нѣтъ ужь, Григорій Иванычъ, вы меня не оставьте. Я здѣсь одна: меня задушатъ здѣсь. Всѣ людишки озлоблены… Постойте хоть вы за меня. Не дамъ я этой распутницѣ втереться въ мой домъ, осрамить меня на старости лѣтъ.

— Идемте, идемте — повторилъ докторъ. — Я, сударыня, языкомъ болтать лишняго не стану, а ужъ на меня вы можете положиться. И все обойдется, матушка; никто васъ не выгонитъ. Онъ, поди, теперь прощенья у васъ станетъ просить, что осмѣлился слово сказать.

XXVII.

Въ корридорѣ къ бабинькѣ подлетѣла наперсница и шепнула:

— Ѳеофанъ пріѣхалъ-съ.

— Узнай, гдѣ былъ.

— Баринъ не приказалъ къ себѣ пускать никого-съ.

— Какъ? — Бабинька остановилась. — Григорій Ивановичч! — крикнула она: — слышите вы?

— Что, матушка?

— Николинька никого къ себѣ впускать не велѣлъ. — Да ты врешь, скверная! — прикрикнула она на Фицку.

— Пѣтъ-съ, матушка барынька… Яковъ сейчасъ мнѣ говорилъ: не приказано-де пускать никого, и дверь на задвижкѣ-съ; я сама пробовала.

Пелагея Сергѣевна покраснѣла и двинулась впередъ за докторомъ, который вошелъ уже въ бильярдную.

Дверь была дѣйствительно заперта, Яковъ ходилъ взадъ и впередъ вдоль дивана.

Докторъ и Пелагея Сергѣевна вмѣстѣ подошли къ двери.

Оказалось, что извнутри она была на задвижкѣ.

— Яковъ, — спросила бабинька — баринъ почиваетъ?

— Не могу знать, — процѣдилъ Яковъ, не поднимая головы.

— Какъ не можешь знать?.. Баринъ самъ заперся?

— Сами-съ, я не запиралъ.

— Да, вѣдь, ему нужно лекарство принимать?

— Не могу знать-съ… Они не кликали.

— Оселъ, не кликали!.. Ты-бы долженъ быть догадаться… А съ нимъ дурно сдѣлается, что-жь тогда будетъ, — а? лѣнивая образина! Вотъ, Григорій Иванычъ, какой у насъ народъ, мерзавцы, разбойникиІ!..

Докторъ обернулся къ Пелагеѣ Сергѣевнѣ.

— Его разбудить нужно, коли спитъ, — проговорилъ онъ: — много спать ему вредно.

Онъ постучалъ въ дверь.

Отвѣта не было.

— Николай Дмитричъ, — пробасилъ докторъ: — это я. — Вы спите, что-ли, такъ проснитесь, дайте на себя взглянуть.

— Николинька, — провизжала Пелагея Сергѣевна: — Григорій Иванычъ тутъ; тебѣ лекарство нужно принимать… Я тебя еще не видала съ утра.

Отвѣта не было.

— Яковъ, — вопросила Пелагея Сергѣевна, — баринъ просыпался?

— Да-съ, — пропустилъ камердинеръ.

— Давно онъ проснулся?

— Не очень давно-съ.

— Да ты къ нему входилъ?

— Какъ-же-съ; они чай кушали.

— Значитъ, самъ заперся?

— Я вѣдь вамъ докладывалъ, сударыня, что они сами изволили запереться.

Бабиньку такъ всю и передернуло. — Что же это такое, Григорій Иванычъ? Видите вы, куда это идетъ?.. шипѣла она.

— Да пущай его, — отрѣзалъ докторъ: — не отворяетъ, такъ значитъ, не хочетъ отворить, а нужно будетъ, такъ позоветъ,

И онъ отошелъ отъ двери.

— Нѣтъ, да какъ же это его одного оставлять? Чуть живъ и лежитъ въ запертой комнатѣ… Вѣдь этого никогда съ нимъ не бывало; вѣдь у него силъ не хватитъ встать: онъ такъ и пролежитъ цѣлый день!..

— Кабы силъ не хватило, такъ не сталъ бы запираться, — изрекъ докторъ.

— Николинька, — начала опять старуха, прикладываясь лицомъ къ двери: — если можешь встать, отопри. Григорій Иванычъ здѣсь.

Прошло съ минуту. Все молчало.

Наконецъ бабинька услыхала шорохъ.

— Встаетъ, — проговорила она.

— Оставьте меня, ради Бога, — послышалось въ спальнѣ.

Старуха вздрогнула.

— Ты не хочешь насъ видѣть? — пропищала она.

— Оставьте меня, — повторилъ больной — никого не хочу видѣть.

Бабинька очень явственно разслыхала эти послѣднія слова, но она не унялась.

— Григорій Иванычъ здѣсь, — начала она опять.

Больной вздохнулъ и еще разъ громко сказалъ:

— Никого, никого.

Лицо Пелагеи Сергѣевны горѣло. Она судорожно потирала мѣдную ручку двери. Нужно было идти назадъ. Дѣло было проиграно. Она взглянула на Григорія Иваныча. Григорій Иванычъ направился уже къ двери.

— Григорій Иванычъ, — проговорила бабинька: — вѣдь его нельзя такъ оставить.

— Да что жь, сударыня, дверь что-ли топоромъ взломать? Соскучится, — отопретъ. А мнѣ пора, — заключилъ онъ очень рѣшительно.

— Вы хоть вечеркомъ-то, пожалуйста, заверните.

— Коли худо больно будетъ, такъ пришлите, — проговорилъ докторъ и направился изъ бильярдной.

Бабинька пошла его провожать, подергивая свою кацавейку.

— Сговорились, — ворчала она, — сговорились… и этотъ сѣрый тоже съ ними заодно!

Докторъ уѣхалъ. Пелагея Сергѣевна долго еще ходила по залѣ и то-и-дѣло заглядывала въ бильярдную.

— Матушка барынька, — прошептала, подбѣжавъ къ ней, наперсница — Ѳеофана спрашивали.

— Ну, что онъ?

— Говоритъ, что прямо въ немназію возилъ-съ.