В путь-дорогу! Том I

— Вретъ шельмецъ, вретъ мерзавецъ, — закричала Пелагея Сергѣевна. — Стачка, всѣ за него стоятъ горой.

— Прямо, говоритъ, въ немназію; никуда не заѣзжали.

— Что ты тутъ твердишь, мерзкая. Ничего ты не умѣешь сдѣлать!.

И бабинька толкнула наперсницу въ плечо. Та съежилась и скрылась.

А дверь въ спальню была все заперта.

Пелагея Сергѣевна, полная тревоги и злости, пошла обратно въ диванную.

XXVIII.

Борисъ выѣхалъ изъ дома въ началѣ девятаго. Онъ хотѣлъ до гимназіи исполнить вчерашнее порученіе отца.

Ѳедоръ Петровичъ Лапинъ жилъ далеко, чуть не въ полѣ, и ѣхать къ нему нужно было добрые полчаса. Борисъ мало зналъ этого Ѳедора Петровича. Онъ зналъ только, что отецъ когда-то служилъ съ нимъ вмѣстѣ, что Ѳедоръ Петровичъ — старый холостякъ, ѣздитъ лѣтомъ въ таратайкѣ, на большой рыжей лошади, носитъ странный картузъ гороховаго цвѣта и считается чудакомъ.

Саврасая вятка подвезла Бориса къ небольшому домику, выкрашенному розовой краской. Домикъ стоялъ на самомъ выѣздѣ. За нимъ тянулся заборъ, а дальше видно было поле.

Крыльцо выходило на улицу. Борисъ позвонилъ.

Явился мальчикъ, очень веселой наружности, въ сѣрой курткѣ.

— Дома Ѳедоръ Петровичъ? — спросилъ Борисъ.

— Никакъ нѣтъ-съ. Гулять пошли-съ.

— Гулять? — переспросилъ Борисъ.

— Такъ точно-съ. Они по утрамъ каждый день гуляютъ.

— А назадъ скоро вернется?

— Ближе какъ черезъ часъ не будутъ-съ, — отвѣтилъ мальчикъ и встряхнулъ волосами.

— А въ которомъ часу баринъ обѣдаетъ?

— Въ двѣнадцать ровно-съ, — отвѣтилъ мальчикъ.

— Послѣ обѣда почиваетъ?

— Отдыхаютъ полчаса ровно-съ.

— Такъ ты вотъ что для меня сдѣлай: когда Ѳедоръ Петровичъ вернется съ гулянья, ты не забудь сказать ему, что пріѣзжалъ Телепневъ, сынъ Николая Дмитрича, — баринъ ужъ знаетъ.

— Понимаю-съ! — вставилъ мальчикъ.

— Папенька проситъ Ѳедора Петровича… нѣтъ… скажи лучше, что я заѣду во второмъ часу; что у меня дѣло есть важное, отъ папеньки. Понимаешь?

— Понимаю-съ! — отвѣтилъ мальчикъ очень внушительно; и на его веселомъ лицѣ видно было, что онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, понялъ, что ему говорили.

— Вѣдь, баринъ послѣ обѣда дома бываетъ? — спросилъ Борисъ.

— Да-съ, завсегда дома; только вечеромъ въ клубъ ѣздятъ, да и то рѣдко.

— Такъ не забудь же, — повторилъ еще разъ Борисъ, садясь на дрожки.

— Какъ можно-съ! — отвѣчалъ мальчикъ, оправляя его шинель.

«Надо будетъ изъ класса уйти, — передумывалъ Борисъ дорогой, — а то опоздаешь къ обѣду, и Пелагеѣ Сергѣевнѣ подозрѣнія дашь… — Ѳедора Петровича нужно позвать послѣ обѣда, когда она спитъ. А впрочемъ, что ее бояться!.. Это малодушіе, трусость какая-то!..»

Но мысль объ отцѣ, о его слабости въ мигъ убѣдила Бориса, что нельзя теперь вести съ бабинькой открытую борьбу.

Онъ вспомнилъ также, что бабинька станетъ непремѣнно дознаваться, гдѣ онъ былъ.

Ему совѣстно стало предостеречь кучера; а надо было.

— Ѳеофанъ, — проговорилъ онъ: — если будутъ дома узнавать, куда ты меня возилъ, — скажи, что прямо въ гимназію.

Бѣлый кучеръ обернулся и съ очень серьезной миной отвѣтилъ:

— Слушаю-съ.

Борисъ былъ увѣренъ, что Ѳеофанъ ничего не разболтаетъ. Этотъ парень былъ одинъ изъ лучшихъ людей дворни и очень любилъ молодаго барина.

XXIX.

Въ гимназіи все шло по-старому, только инспекторъ свирѣпо заглядывалъ въ седьмой классъ.

Было много толковъ о вчерашнемъ днѣ. Горшковъ болталъ со всѣми учителями, передразнивалъ директора, описывалъ сцену въ физическомъ кабинетѣ и производилъ этимъ взрывы шумнаго смѣха.

Въ этотъ день были все языки; французъ и нѣмецъ, но обыкновенію, переливали изъ пустаго въ порожнее; французъ переводилъ все: «Les mines de Palmyre», a нѣмецъ — «Украинскую ночь» изъ книги Топорова.

Послѣ перемѣны, классъ раздѣлился; одна половина учениковъ осталась на урокъ законовѣдѣнія, а университетскіе пошли въ сборную, на латинскій языкъ.

У Бориса заданное сочиненіе не было написано: не до того ему было наканунѣ. Онъ извинился передъ учителемъ; а кенигсбергскому филологу, преподававшему латинскій языкъ, было все, какъ говорятъ нѣмцы, «ganz Pommade».

Онъ задалъ переводъ и, не слушая какъ ученики варварски искажаютъ смысль Гораціевыхъ одъ, углубился въ переписываніе черемисской грамматики, составляемой имъ нѣсколько лѣтъ.

Борису хотѣлось уйти после латинскаго класса. Онъ шепнулъ объ этомъ Абласову и Горшкову.

— Ступай, — сказалъ Абласовъ. — Я ужъ совру, коли Егорка хватится.

— А что, Борисъ, — спросилъ его Горшковъ: — какъ дома обошлось? Вѣдь, не было записки?

— Не было… за то много было другаго… разскажу послѣ.

— Куда же тебѣ нужно-то?

— Отецъ просилъ… надо много разсказывать.

Прозвонили. — Не выходя изъ сборной, Борисъ надѣлъ шинель; Горшковъ подсмотрѣлъ, какъ инспекторъ прошелъ въ первый классъ, и крикнулъ объ этомъ Телепневу.

Борисъ почти бѣгомъ побѣжалъ по корридору, и по улицѣ еще нескоро умѣрилъ свою походку.

Онъ взялъ бы извощика, но съ собой у него не было денегъ, а дома онъ не хотѣлъ расплачиваться съ извощикомъ… Ему хотѣлось побывать у Ѳедора Петровича и потомъ опять, если можно, поспѣть въ гимназію, въ половинѣ третьяго, и пріѣхать съ Ѳеофаномъ домой.