В путь-дорогу! Том I

— Такъ пойдемъ поскорѣй… Какъ же это?… А-а, постой, я тебѣ что скажу: вѣдь, бабушка сердится: все ворчала; ждали мы тебя обѣдать — тебя нѣтъ. Она послала у кучера спросить. Говорятъ: не выходилъ; онъ постоялъ, да и уѣхалъ.

— А что папа?

— Да онъ ничего, Боря. Она, разумѣется, ему наябедничала. Да папа ничего. Я его видѣла послѣ обѣда: онъ такой веселый былъ, мало кашлялъ.

— Записки не приносили ему?

— Нѣтъ! я не знаю… да, нѣтъ, не приносили. — Маша сдѣлала пресерьезную мину. — Это объ тебѣ, что-ли?

— Да! — проговорилъ Борисъ.

— Бабушка ужъ наябедничала бы.

— Она гдѣ?

— У себя въ диванной, и толстая тамъ.

— А ты какъ это услыхала, что я пришелъ?

— Я все наверху прислушивалась, Боря. Все тихо было; вдругъ шаги — я и сбѣжала. Ну, пойдемъ же наверхъ; тебѣ обѣдать нужно.

Маша взяла его за руку и повела по лѣстницѣ.

— Вѣдь тебѣ бы нужно сегодня раньше вернуться, — говорила Маша, поднимаясь ио ступенямъ. — И за что

же это тебя, Боря, засадили? Ты такой большой… Развѣ тебя смѣютъ наказывать?

— Смѣютъ, голубчикъ.

— Да ты шалилъ, что ли?

— Нѣтъ, не шалилъ. Мы учителя просили извиниться, чтобъ не бранился: вотъ насъ за это и засадили.

— Такъ, стало, ты не одинъ?

— Горшковъ со мной, Абласовъ.

— Ахъ, и Горшковъ! — Маша покачала головой. — Только ты бабушкѣ не говори, ты ужъ лучше папѣ прямо скажи.

— Хорошо, хорошо, Машенька.

Они взобрались на площадку.

— Я сейчасъ свѣчку принесу! — сказала Маша и вбѣжала въ свою комнату.

Она явилась со свѣчей въ рукахъ.

Мироновна тоже дожидалась Бориса, но незадолго до его прихода заснула.

Борисъ вошелъ въ свою комнату объ руку съ Машей и былъ очень удивленъ: на столѣ разостлана была салфетка и стоялъ приборъ.

— Это Мироновна? — сказалъ Борисъ.

— Нѣтъ, это я, Боря, — отвѣтила съ улыбкой Маша.

— Да ты умница, Маша. Когда же это ты распорядилась!

— И кушанье въ печкѣ. Мироновна не хотѣла; все говорила, что ты гдѣ-нибудь обѣдаешь, а я ее упросила сходить.

Въ дверяхъ показалась старушка.

— А, долговязый! — проговорила она — откуда явился? гдѣ загулялъ?

— Безъ обѣда оставили, Мироновна! — отвѣчалъ улыбаясь Борисъ.

— Ишь, безстыжій какой! Заперли этакого долговязаго. Да провинился, что ли, въ самомъ дѣлѣ?

— Нѣтъ, няня, такъ.

— То-то такъ… А я думала, передумала, куда онъ запропастился? Поди-ка ты бабинькѣ покажись; она тамъ все разыскивала.

— Мироновна, — заговорила Маша, подходя къ старушкѣ: —достань-ка поѣсть Борѣ: онъ, вѣдь, голоденъ.

— Сейчасъ, сейчасъ, — отвѣтила старуха и начала доставать изъ печки тарелку.

Борисъ сѣлъ къ столу, Маша помѣстилась подлѣ него и все смотрѣла ему въ глаза.

XX.

Бабинька сидѣла въ диванной съ Амаліей Христофоровной и вязала чулокъ.

На столѣ горѣли двѣ сальныя свѣчки.

— Сашка! — крикнула Пелагея Сергѣевна.

Изъ-за нерегородки показалась дѣвчонка, очень косматая.

— Чего изволите-съ?

— Поди, узнай, пришелъ ли Борисъ Николаичъ.

— Пришли-съ.

Бабушка привстала.

— Когда пришелъ? — спросила она, мигая своими карими глазками.

— Я видѣла-съ, они сейчасъ наверхъ поднялись.

Бабинька встала и начала ходить по комнатѣ. Амалія Христофоровна слѣдила за ней глазами.

— Онъ и носу не покажетъ! — ворчала старуха: — изъ благороднаго дома мальчикъ, по улицамъ шатается

каждый день. Николинька въ него вѣритъ, а онъ таскается по сквернымъ мѣстамъ.

Бабинькѣ мало было ходить но диванной, она вышла въ корридоръ и отправилась въ бильярдную.

— Проснулся Николинька? — спросила старуха у Якова, подходя въ двери въ снальию.

— Никакъ нѣтъ-сь! — отвѣтилъ Яковъ.

Старуха, не слушая его, отворила дверь.

Больной лежалъ на лѣвомъ боку, и въ ту минуту, какъ бабинька вошла, онъ проснулся.

Комната освѣщалась, какъ и наканунѣ, лампой, стоявшей за кресломъ, на столѣ.

Бабинька подошла къ больному и съ кошачей ужимкой нагнулась. Она положила одну руку на плечо его, а другой уперлась въ подушку.

Больной не взглянулъ на нее, а только потянулся немного.

Бабинька поцѣловала его въ лобъ. Больной непріятно поморщился и перевернулся на спину.

— Ну, каково тебѣ, Николинька? — проговорила Пелагея Сергѣевна.

— Ничего, полегче… — И онъ свободно вздохнулъ.

— Не хочешь ли сѣсть?

— Нѣтъ; я еще полежу немножко.

Старуха выпрямилась и начала переминаться. Она всегда это дѣлала, когда собиралась кого-нибудь точить.

— Борисъ Николаичъ явился, — пропустила она, очень ядовито улыбнувшись.

— А-а, пришелъ! — проговорилъ больной. Видно, что ему непріятно было говорить объ этомъ съ матерью: онъ уже предчувствовалъ, какой оборотъ приметъ разговоръ.

— Не показывается! — значительно проговорила бабинька.

Больной промолчалъ.

— Ты его, Николинька, по крайней мѣрѣ, спроси: куда это онъ пропадалъ? Вѣдь это ужъ изъ рукъ вонъ какое своевольство!

— Вѣрно у кого-нибудь изъ товарищей обѣдалъ, — отвѣтилъ больной.

— Обѣдалъ! Такъ онъ бы поѣхалъ туда, а Ѳеофашка стоялъ, стоялъ, не дождался: долженъ былъ домой вернуться. Его, навѣрно, тамъ наказали.

— За что же, матушка?

— Какъ за что? Вотъ прекрасно! Это только ты считаешь его херувимомъ. Много мы съ тобой знаемъ о немъ! Онъ цѣлый день шагается. Вѣрно, успѣлъ ужъ въ гимназіи всякимъ пакостямъ научиться.