В путь-дорогу! Том I

— Это все полумѣры, вы всѣ —размазня! — закричалъ опять Горшковъ. — Извинится онъ, держи карманъ! Онъ іерихонцемъ смотритъ, скотина!

— Не извинится, — къ директору пойдемъ, — сказалъ Абласовъ, и посмотрѣлъ на Телепнева.

— А то заставимъ его выйти въ отставку, — прибавилъ тотъ, и лобъ его подернулся морщинами, которыя тутъ же исчезли. Онъ всталъ и, обратясь къ Горшкову, прибавилъ: —горячка! — А потомъ взялъ его рукой за талію и подставилъ свое лицо очень близко къ его лицу.

— Ты ужъ повѣрь, Валерьянъ, что такъ лучше будетъ. По крайней мѣрѣ, онъ дѣйствительно увидитъ, что имѣетъ дѣло не съ мальчишками какими-нибудь.

Все это онъ произнесъ очень мягко, и въ голосѣ слышалось сознаніе того, что онъ говоритъ умно.

— Ты правъ, — произнесъ медленно Абласовъ и, запахнувшись въ халатъ, сказалъ совсѣмъ другимъ голосомъ, какъ это часто бываетъ въ такомъ возрастѣ: — Не хочешь ли покурить, Телепневъ?

— Нѣтъ, не хочется. Я къ тебѣ, вѣдь, на минутку пріѣхалъ. Такъ, что-то взгрустнулось.

— А что? — спросилъ быстро Горшковъ.

Телепневъ опустилъ голову и какъ-будто стыдливо проговорилъ — такъ, не хорошо.

Абласовъ въ эту минуту закуривалъ папиросу и, смотря искоса на Телепнева, тоже потупился. Произошла пауза. Было что-то хорошее въ этой нѣмой сценѣ. Видно было, что у Телепнева есть что-то на сердцѣ, на что отзываются его товарищи…

Абласовъ первый прервалъ молчаніе.

— А какъ отецъ? — спросилъ онъ тихо и нѣсколько робко.

Горшковъ посмотрѣлъ на Телепнева.

Тотъ поднялъ голову и проговорилъ съ грустной разсѣянностью — Очень плохъ.

Разговоръ опять прервался.

— Такъ завтра мы передъ классомъ предложимъ всѣмъ, — началъ Телепневъ — только ты, Валерьянъ, пожалуйста, не мѣшай.

Горшковъ, съ очень кроткой миной, кивнулъ ему въ отвѣтъ головой.

— Да, что ты, въ самомъ дѣлѣ, Боря, хандришь; тебя, вѣрно, эта бабушка твоя заѣла: такъ ты ее похерь, братецъ, — вдругъ проговорилъ онъ дѣтскимъ, картавымъ голосомъ.

Телепневъ махнулъ рукой.

— А что мы завтра Шульману приготовимъ? — началъ онъ, желая перемѣнить разговоръ.

— Я, братъ, изъ Беллюстина примѣръ цѣликомъ выпишу: онъ, вѣдь, нѣмчура, не догадается. Amaturus, amatura, amaturum… sim, sis, sit!.. — заспрягалъ Горшковъ, сдѣлавъ гримасу и выгибая большой палецъ лѣвой руки. — Помните, братцы, какъ Егорка насъ мучилъ? — Дикъ видомъ!.. Стань столбомъ!.. Учить мастеръ былъ. А теперь, вотъ, какъ сдѣлали его инспекторомъ, такъ сталъ олухомъ царя небеснаго! Клянется и божится, что мнѣ, какъ своихъ ушей, не видать университета. «Возмутительный духъ», говоритъ. Ха-ха-ха!

— Какъ то у насъ этотъ годъ пройдетъ? — проговорилъ, точно про себя, Абласовъ. — Пожалуй, ничего порядочнаго не сдѣлаешь.

— А ты на какіе это подвиги готовишься? — вскричалъ Горшковъ. — Извѣстно, какъ пройдетъ: азъ-буки букашки, вѣди таракашки… будемъ географію съ Брошкой повторять. — И Горшковъ всталъ посреди комнаты, уперъ одну руку въ бокъ, а другой, съ вытянутымъ указательнымъ пальцемъ, началъ поводить по воздуху. — Вотъ, братцы, выйдетъ къ доскѣ Петръ Скворцовъ и начнетъ тыкать палочкой по картѣ и на-распѣвъ заведетъ канитель: «произведенія ри-исъ, маи-съ… хлопчатникъ, инди-и-го и табакъ.» На табакъ ткнетъ въ городъ Парижъ, а Брошка ему на это: «господинъ Скворцовъ, не ищите на картѣ табаку!»

Горшковъ произнесъ эти слова въ носъ, семинарскимъ акцентомъ и съ такой уморительной гримасой, что его товарищи покатились со смѣху…

— Вѣдь, братцы, только бы дотянуть намъ до лѣта, а тамъ въ Казань закатимся. Я ужь, такъ и быть утѣшу Егорку: студентомъ не буду, въ вольные слушатели запишусь… У меня-де артистическая натура, пирога и селедки не хочу носить; это ужъ вы надѣвайте; намъ, артистамъ, это не по шерсти…

И Горшковъ, поднявъ плечи и надувши щеки, прошелся вдоль и поперекъ по комнатѣ.

— Вы что на меня смотрите, профаны! — закричалъ онъ. — Я теперь красная говядина — гимназеръ… а дайте-ка срокъ, какъ вольнымъ слушателемъ сдѣлаюсь, волосы вотъ какіе отпущу, — и онъ указалъ на плечи: — афишу напечатаю: «Прибывшій изъ города Нижнеудинска малолѣтній пьянистъ Валерьянъ Горшковъ, изумляющій нѣжнымъ возрастомъ и громадностью таланта, будетъ имѣть честь дать инструментальный концертъ, въ коемъ исполнитъ фантазію собственнаго сочиненія, на мотивы изъ оперы: «Жизнь за царя». — Славься, славься, святая Русь… турутумтумъ! — запѣлъ онъ, и, подскочивъ къ Телепневу, ткнулъ его подъ бокъ… — Такъ-то, Борисъ, благодари Бога, что ты удостоился возсѣдать на однѣхъ скамейкахъ съ симъ сосудомъ всякихъ качествъ. — И Горшковъ, перевернувшись на одной ножкѣ, легъ на кровать, заложивъ руки назадъ…

Лицо Телепнева просвѣтлѣло отъ веселости Горшкова. Онъ подошелъ къ кровати и сказалъ ему:

— Что ты теперь пишешь, голубчикъ? Ты мнѣ давно ничего не игралъ.

Горшковъ повернулся къ нему, и физіономія его получила совсѣмъ другой оттѣнокъ.