В путь-дорогу! Том I

Борисъ былъ самымъ способнымъ ученикомъ въ классѣ. Первымъ сидѣлъ Абласовъ; вторымъ онъ, но Абласовъ занималъ это мѣсто по прилежанію и по старой памяти. Онъ съ маленькихъ классовъ сидѣлъ первымъ, а отмѣтки у нихъ были всегда одинакія. Борисъ много значилъ въ классѣ; учителя его любили; начальство, т. е. директоръ съ инспекторомъ, благоволили къ нему до 5-го класса, а потомъ стали недолюбливать «за возмутительный духъ», какъ выражался Егоръ Пантелѣичъ.

Какимъ былъ Борисъ дома, такимъ и въ гимназіи. Дома вырабатывался его характеръ, и онъ приносилъ — эго готовымъ въ міръ своихъ сверстниковъ. Барченка въ немъ никогда не было. Въ гимназіи, гдѣ такое разношерстное общество, всего скорѣе скажутся зародыши чванства и сословныхъ претензій. Борисъ былъ изъ хорошаго дома, принадлежавшаго къ аристократіи города, а. товарищи его, почти поголовно, были невиднаго происхожденія: дѣти мелкихъ чиновниковъ, мѣщанъ; но онъ подошелъ подъ общій уровень, не аристократничалъ и получилъ только то преобладаніе, какое дается каждому ученику изъ отличныхъ. Правда, первые годы его возили гувернеры, его не пускали до 4-го класса одного: все это разобщало немного съ массой, но не отражалось на его развитіи. Внутренно онъ всегда тяготился такой отмѣткой, и самолюбіе его не раздувалось барствомъ, а страдало только отъ того, что онъ лишенъ былъ преимуществъ свободы, какими пользовались его товарищи. И еще тогда Борисъ, при всякомъ удобномъ случаѣ, сливался съ толпой, любилъ участвовать въ народныхъ удовольствіяхъ мальчикомъ, подраться съ ними, поиграть въ снѣжки, убѣжать на Волгу, покататься на лодкѣ, купить на гривенникъ калачей и рыбы воблы, запивать ихъ кислыми щами… Ему удавалось это рѣдко; но всѣ эти дешевыя забавы получали оттого двойную цѣну. А потомъ, когда онъ подросъ и сбросилъ съ себя гнетъ бабиньки и гувернеровъ, Борисъ былъ въ классахъ и на улицѣ такой же вольный гимназистъ, какъ и всѣ другіе. Онъ чувствовалъ себя тамъ свободно, легко, гораздо свободнѣе и легче, чѣмъ дома, и никто изъ товарищей не могъ попрекнуть его тѣмъ, что онъ зазнавался. Правда, онъ рано потерялъ живость и смотрѣлъ большимъ. Но это пришло само собой и никого не поражало, никому не казалось смѣшнымъ; оно только давало Борису нравственный перевѣсъ надъ товарищами. Какъ въ маленькихъ классахъ Борисъ не чуждался никого, сходился съ самыми темными гимназистами, такъ и въ старшихъ не выбиралъ, не пріискивалъ себѣ кружка, а былъ со всѣми ровенъ. Онъ не былъ очень сообщителенъ, его нельзя было назвать душой всего класса, но онъ считался добрымъ товарищемъ, и друзей своихъ — Горшкова и Абласова, отыскалъ также въ числѣ демократовъ.

Дома дали Борису выправку. Онъ былъ ловокъ и порядоченъ. Одиночество не придало ему дикости; въ обществѣ онъ не терялся. Гимназія оживляла его и связывала съ средой простыхъ людей, съ ихъ нуждами, съ ихъ невзрачной обстановкой, — словомъ, онъ прошелъ чрезъ ту школу, черезъ какую проходятъ только въ народныхъ заведеніяхъ.

Зналъ онъ много для ученика 7-го класса, но недоволенъ былъ тѣмъ, какъ зналъ. Въ гимназіи первые три класса — классы заучиванья. Только даровитость или болѣзненно развитое самолюбіе могутъ протолкать мальчика сквозь массу зубренья, достающагося на долю этому періоду школьной жизни. Бѣдные гимназистики низшихъ классовъ еще по сіе время не видятъ никакого смысла и занимательности въ своихъ трудахъ. Черезъ то же прошелъ и Борисъ. Но, параллельно съ уроками, онъ поглощалъ книги; конечно, не учебныя, да ихъ и не нашелъ бы онъ, помимо тѣхъ, какія проходили въ гимназіи. Перешли въ старшіе классы — измѣнился немного тонъ учителей; дали книжки потолще и но безтолковѣе, а сущность осталась та же.

Науки не было; не было даже ученья; было хожденіе въ классы и наборъ учебныхъ книгъ. Исторія представлялась въ видѣ Смарагдова, въ бѣлой оберткѣ, словесность — маленькая книжка въ сѣрой бумажкѣ, физика — толстая книга въ корешкѣ бураго цвѣта… больше ничего не поднималось въ представленіяхъ большинства гимназистовъ.

Лучшіе, какъ Борисъ, сознавали, что этого слишкомъ мало; дополняли чтеніемъ того, что было подъ рукой, но въ учителяхъ поддержки не имѣли. Выпроситъ, бывало, Борисъ книгу изъ библіотеки — дадутъ; но толковать о прочитанномъ не съ кѣмъ: учитель слишкомъ лѣнивъ, или слишкомъ грубъ для этого.

Оставалось одно отрывочное, мало-осмысленное чтеніе. Все проглатывалось съ одинаковой жаждой: и «Вѣчный Жидъ», и «Космосъ», и «Исторія» Соловьева, и «Мусташъ» Поль-де-Кока.

А если и были у учителей попытки развить учениковъ, дать имъ что-нибудь больше учебниковъ — это не удавалось — или по лѣни, или по неумѣнью.

Нѣмецъ вздумалъ было въ 6-мъ классѣ читать исторію литературы, да только насмѣшилъ компанію. Всѣ біографіи писателей и поэтовъ оказались у него на одинъ фасонъ. Каждый изъ нихъ былъ пылкій юноша, каждаго заставляли заниматься богословіемъ, но пылкій юноша обращался къ поэзіи. На Лессингѣ нѣмецъ сѣлъ и прозванъ былъ пылкимъ юношей.