В путь-дорогу! Том I

«И какъ глупо!» повторялъ Борисъ, перебирая въ головѣ всѣ сцены и эпизоды, бывшіе въ гимназіи. «Хочешь что-нибудь порядочное сдѣлать, а всегда кончится пошлостью, по-школьнически».

Не разъ убѣждался онъ въ этомъ. Онъ не выговаривалъ только одного, что выросъ изъ своего краснаго воротника.

Горшковъ встрѣтилъ Бориса въ корридорѣ.

— Ну что, Боря?

— Ничего.

— Не добился?

— Не добился.

Борисъ больше ничего не отвѣтилъ, и вошелъ въ классъ, вслѣдъ за новымъ учителемъ.

На учениковъ напало утомленіе. Толки затихли, точно ничего не случилось особеннаго.

Классъ протянулся очень спокойно. Иванъ Егорычъ Ергачовъ, учитель русской словесности, производилъ своей личностью снотворное впечатлѣніе. Онъ былъ тихъ и невозмутимъ, словесныхъ качествъ не имѣлъ никакихъ, всегда молчалъ и давалъ записки, неглупо составленный.

На этотъ разъ онъ развернулъ томъ Пушкина на «Борисѣ Годуновѣ» и молча положилъ книгу на первую парту.

— Прочтите, — сказалъ онъ глухо Телепневу.

Борисъ считался лучшимъ чтецомъ въ классѣ и любимымъ ученикомъ Ергачева.

Онъ началъ читать неровно, спотыкался, дѣлалъ частыя паузы, но, мало-по-малу, увлекаясь музыкой стиха, одушевился и забылъ про директора, про записку и даже про большой дикій домъ,

Куртинъ прервалъ чтеніе въ четверть втораго сильнѣйшимъ звономъ. Была среда. Классы кончились.

XV.

Всѣ начали собираться. Классъ опустѣлъ. Остались только трое: Телепневъ, Абласовъ и Горшковъ. Ученики расходились въ недоумѣніи. Многимъ было совѣстно, что за весь классъ пришлось отвѣчать троимъ. Но каждый понималъ, что дѣлать больше нечего.

Наказанные сидѣли на первой партѣ. Горшковъ болталъ съ уходившими товарищами.

— Господа! — кричалъ онъ: — нѣтъ ли съ кѣмъ съѣстнаго? Не утаивайте.

— У меня крендель остался! — крикнулъ Мечковскій, и вынулъ изъ задняго кармана заварной и очень сухой кренделекъ.

— А! пичужка, съ запасомъ! Давай!

Мечковскій подошелъ къ Борису и, заглянувъ ему въ лицо, проговорилъ съ дѣтской усмѣшкой:

— Ты не бойся, Телепневъ: долго не продержатъ.

Борисъ молча улыбнулся и, вставши съ мѣста, началъ ходить по классу.

Минуты черезъ двѣ вошелъ инспекторъ. Онъ принялъ на себя важный, невозмутимый видъ.

— Разойдитесь по разнымъ классамъ. Телепневъ останется здѣсь, Горшковъ во второй, Абласовъ въ пятый классъ.

Инспектору хотѣлось покричать, но онъ удержался и вышелъ изъ класса, отдавши приказъ старшому, стоявшему въ корридорѣ.

Наказанные оставались еще нѣкоторое время вмѣстѣ: Абласовъ сталъ сбирать свои книги. Въ эту минуту высунулась изъ двери голова старшова.

— Что-жь вы не идете? — обратился онъ къ Горшкову. — Классы запрутъ сейчасъ.

— Идемъ! — отвѣтилъ Горшковъ: — не спрячемся. Ну, ты собрался, Абласовъ? Ахъ, жалко, лексикона нѣтъ латинскаго: для увеселенія сталъ-бы слова зубрить. Буду, коли такъ, стихи писать: посланіе къ Егоркѣ о благоденствіи его толстаго пуза. Прощай, Борисъ.

Абласовъ улыбнулся и пошелъ вслѣдъ за Горшковымъ.

Старшой заперъ за ними дверь, щелкнувъ два раза ключемъ.

Борисъ, оставшись одинъ, походилъ сперва позади доски; потомъ взглянулъ машинально на часы, прослушалъ, какъ они глухо и густо пробили три, потомъ подошелъ къ окну и долго смотрѣлъ на пятиглавую церковь, на кремль, на башенныя ворота. Уголокъ горизонта виднѣлся оттуда, и точно дрожалъ. каждый разъ, какъ что-нибудь въѣзжало или выѣзжало изъ кремля. Лѣвѣе отъ церкви была извощичья биржа. Длинный рядъ дрожекъ тянулся почти вплоть до бульвара. Борисъ началъ считать ихъ: разъ, два, три… на десяти онъ обернулся къ окну спиной и сталъ прислушиваться.

Въ корридорѣ кто-то перекликнулся; брякнули ключи, и раздались тяжелые сторожевскіе шаги. Потомъ все притихло, только изрѣдка точно что отдастся гдѣ-нибудь, какъ будто отдаленный гулъ, и смѣнится тяжелой тишиной, какая бываетъ въ длинныхъ корридорахъ и большихъ пустыхъ комнатахъ.

Борису вдругъ ужасно захотѣлось крикнуть. Онъ, однако, не крикнулъ; а такъ, въ вытянутой позѣ, постоялъ посрединѣ класса и сѣлъ потомъ на каѳедру, опустивши голову на сложенныя руки.

XVI.

Мы знаемъ, что его заботило, но мысли нескладно вязались. Когда человѣка запрутъ и у него есть довольно времени пораздумать, тогда-то и дѣлается въ головѣ сум^буръ.

Въ мысляхъ Бориса былъ его большой домъ — и отецъ, и Маша, и бабинька, и свое я, свои задушевныя думы… были картины дѣтства, были разныя школьничьи сцены и тревоги.

Вдали представлялся университетъ, и въ то же время его волновало какое-то досадное чувство на эту пошлую, гимназическую обстановку.

Борису сдѣлалось какъ-бы жалко своихъ 17 лѣтъ. Онъ точно съ раскаяньемъ относился къ семи годамъ, протекшимъ въ стѣнахъ этой гимназіи.

А что, въ-самомъ-дѣлѣ, сдѣлала она для него? насколько онъ въ ней выросъ?