В путь-дорогу! Том I

Комнаты верхняго этажа было двухъ родовъ: однѣ въ мезонинѣ, другія въ антресоляхъ. Крутая лѣстница вела съ темной площадки въ рядъ каморокъ, гдѣ жили когда-то приживалки и воспитанницы бабушки, а потомъ помѣщались гувернеры, Амалія Христофоровна и тѣ изъ старухъ, которымъ не достало мѣста въ дѣвичьей.

Всего замѣчательнѣе была одна изъ этихъ каморокъ; изъ нея ходили въ чуланъ, черезъ узкій, совсѣмъ темный корридорчикъ, имѣющий видъ стойла. Каморка раздѣлялась на двѣ половины: одна, съ окномъ, представляла салонъ; другая, въ видѣ темной кануры, служила спальней и полна была такой грязи, которую не опишешь никакимъ перомъ. Въ этомъ помѣщеніи жила до самой смерти старая дѣвица Степанида Ѳедоровна. О ней Борисъ вспоминалъ каждый разъ съ любовью, какъ проходилъ мимо бывшей ея каморки.

Степанида Ѳедоровна была любимая фрейлина прабабушки. Та отпустила ее на волю: съ тѣхъ поръ Степанида Ѳедоровна жила на особомъ положеніи, занимала свою каморку и цѣлые дни читала. Страсть къ чтенію не давала ей ни минуты покоя. Она каждый вечеръ пробиралась внизъ и выпрашивала у камердинера барскихъ газетъ; а если этакимъ путемъ не удавалось добыть ихъ, она похищала, что можно. Не было въ домѣ ни одной русской книги, которая не побывала бы въ рукахъ Степаниды Ѳедоровны. Освѣщенія ей не полагалось, и она по всему дому собирала сальные огарки и наполняла или чайникъ съ отбитымъ горлышкомъ, онъ служилъ ей лампой. Собираніе кофейной гущи и табачныхъ окурковъ входило также въ ея спеціальность. Гущу она подваривала и пила, окурками набивала маленькую трубочку и курила.

Борисъ, мальчикомъ, часто забѣгалъ къ ней въ каморку, толковалъ съ ней объ Иванѣ Грозномъ и Наполеонѣ, просилъ иногда потихоньку затянуться, и Степанида Ѳедоровна никогда ему не отказывала, угощала даже медкомъ, который доставала изъ грязнѣйшаго шкапика. И много книжекъ перечиталъ онъ, подстрекаемый разсказами Степаниды Ѳедоровны. Вся ея личность составляла что-то отдѣльное отъ общаго строя жизни дикаго дома. До нея ничто не касалось, кромѣ газетъ, книгъ, календарей, вытверженныхъ ею наизусть, кофейной гущи и окурковъ Жукова. И съ ея смертью, каморка стала обитаема однѣми мышами.

А выше антресолей, въ мезонинѣ, въ тѣхъ комнатахъ, гдѣ мы уже были, протекло много тихой страдальческой жизни; тамъ умерла мать Бориса, тамъ же протянулось его дѣтство. Комнатки были уютнѣе и свѣтлѣе другихъ; въ нихъ было больше задушевныхъ, хоть и тяжелыхъ образовъ.

Бильярдная и спальня при дѣдушкѣ носили на себѣ оттѣнокъ стариковской наивности. Спальня была тогда кабинетомъ, и дни приходили въ ней однообразнѣе, чѣмъ во всѣхъ остальныхъ комнатахъ. А со смерти дѣдушки кабинетъ сдѣлался тоскливой спальней, гдѣ въ послѣдніе годы безпрерывно раздавался кашель больнаго Телепнева.

Только одна музыкантская за хорами не грустила и сохраняла свой первобытный юморъ, вмѣстѣ съ запахомъ, неистребимымъ вѣками. Тамъ покоились груды рукописныхъ нотъ, старыя валторны и огромный трехструнный контрбасъ съ львиной головой. Стѣны музыкантской разсказали-бы не одинъ комическій эпизодъ изъ быта доморощенныхъ артистовъ… И всѣ ея принадлежности, начиная съ ломаныхъ валторнъ и кончая прорваннымъ турецкимъ барабаномъ, составляли одну горькую усмѣшку надъ жизнью дикаго дома. Заглянувъ въ эту музыкантскую, всякій бы сказалъ: какъ это смѣшно! но, выйдя оттуда, сознался бы, что безъ валторнъ и барабана не воскреснетъ повѣсть о той жизни, въ которой, вѣроятно, былъ тоже свой смыслъ. Маленькій Борисъ забѣгалъ, бывало, въ музыкантскую, начиналъ дудѣть въ валторны и водить большимъ смычкомъ по контрбаснымъ струнамъ.

А валторны, контрбасъ и барабанъ точно говорили ему: «съ нами кончилось хорошее житье… мы перестали гудѣть, нечѣмъ уже скрасить ни желчь, ни слезы, ни тоску, ни смерть…»

VII.

Утро. Въ передней почти всѣ еще спятъ. Буфетчикъ Митька, вставъ съ войлочнаго тюфяка, постланнаго въ залѣ, около фортепіано, протиралъ глаза и позѣвывалъ.

Въ бильярдной камердинеръ Яковъ похаживалъ около диванчика. Дверь въ спальню была притворена. У бабиньки все было въ движеніи. Она распекала столяра Прошку за какія-то провинности. Наперсница стояла передъ ней и держала баулъ, для предстоящаго считанья денегъ.

Борисъ проснулся въ девятомъ часу. Мироновна подала ему чаю. Одѣвшись, онъ заглянулъ въ комнату сестры: Маша сидѣла за ширмами у кіота и держала книжку въ старенькомъ кожаномъ переплетѣ; это было евангеліе покойной матери.

— Хочешь почитать со мной, Боря? — спросила дѣвочка, поздоровавшись съ братомъ.

Борисъ сѣлъ подлѣ нея и прослушалъ главу, прочитанную Машей нетвердымъ, дѣтскимъ голосомъ.

Чтеніе было прервано Амаліей Христофоровной. Она увела дѣвочку къ себѣ на урокъ.

— Прощай, Боря, сегодня середа: ты, вѣдь, пораньше пріѣдешь, — проговорила Маша. — Амалія Христофоровна, я пойду съ Борей поздороваться къ папѣ.

— Вы не пойдете. Я сейчасъ внизу была: папенька спитъ.

Нѣмка увела Машу…

Камердинеръ Яковъ доложилъ барину, что папенька изволитъ еще почивать, а ночью просыпались и заснули только на разсвѣтѣ.