В провинции

Некоторое время оба молча разглядывали друг друга, должно быть, доискивались изменений, которые произошли за эти немногие, но столь важные в их жизни месяцы. Со дня разрыва они не встречались ни разу. Болеслав нигде не бывал. Видеться они могли лишь в костеле, но с некоторых пор Топольский приезжал туда поздно, когда все уже были в храме, молился у самого порога и уезжал, не дожидаясь окончания мессы.

Винцента очень изменилась: это была уже не девушка, а женщина, не Винцуня, а Винцента. Казалось, она немного подросла и вместе с тем похудела, кожа лица стала прозрачно-нежной, какая обычно бывает у людей чувствительных и физически слабых; глаза не сияли так ярко, как прежде, их блеск был приглушен влажной и туманной поволокой; не было и уложенных короной кос, волосы она собирала в изящный пучок на затылке. Тщетно было искать в лице ее следов наивности и беспечной веселости, выражение глаз было внимательным и умным, а губ — пожалуй, печальным. Словом, видно было, что за минувшее время Винцуня духовно созрела, прежняя куколка в шелковичном коконе превратилась в бабочку с распростертыми крыльями; она была и не так хороша, как прежде, и в то же время еще краше; людям веселым она вряд ли могла бы понравиться, но склонным к грусти — сразу бы пришлась по сердцу. Хотя она и не выглядела несчастной, однако некая печать грусти чувствовалась во всем ее облике: в медленных движениях, в долгом взгляде, в прозрачной бледности лица. Одета Винцуня была превосходно, если не сказать — изысканно: на ней было черное очень длинное шелковое платье и легкая белая кружевная косынка, приколотая к волосам золотыми шпильками.

Болеслав тоже изменился, хотя и не так разительно, как Винцуня. Лицо у него тоже стало бледнее, а между бровями появилась глубокая морщинка, которой прежде не было, прежнее мечтательное умиление, сквозившее, бывало, в его взгляде, сменилось выражением сдержанной задумчивой грусти. Теперь у него был вид человека, который много страдал, о многом в одиночестве передумал и обрел наконец спокойствие духа, свойственное людям, которые живут в ладу с самими собой и неуклонно следуют к однажды избранной и милой сердцу цели. Венгерка, напоминавшая покроем рыцарское одеяние, плотно облегала его сильную мужскую фигуру, слаженную, подтянутую, как прежде.

Оба долго молчали, словно читали на лицах друг друга историю дней, проведенных в разлуке.

Трактирщица принесла им два стакана чая и деликатно удалилась в другую комнату.

Болеслав первым нарушил молчание.

— Давно мы с вами не виделись, — произнес он, заставив себя улыбнуться.

— Полтора года, — отозвалась Винцуня. — сейчас конец февраля, а последний раз мы виделись…

— Двадцать восьмого июля, — докончил Болеслав.

Эта как бы невольно названная дата взволновала обоих. Винцуня потупилась. Болеслав отвернулся и нахмурил брови, точно почувствовал внезапно острую боль. Но он тут же взял себя в руки, лицо его разгладилось, и он сказал непринужденным тоном:

— Вы, говорят, сегодня побывали в гостях у пани Карлич.

— Да, — подтвердила Винцуня.

— Какой же она вам показалась при ближайшем знакомстве?

На этот раз брови сдвинулись у Винцуни, а на бледных щеках проступил легкий румянец. Она молчала, не зная, как ответить, и наконец медленно произнесла:

— Несимпатичная!

По ее дрогнувшему голосу, по выражению лица Болеслав догадался о многом. Перед ним мгновенно возникла картина — на адампольском балу Винцуня и пани Карлич стоят перед Александром, точно два противоположных духа, оспаривающих его друг у друга.

Одна, вспомнилось ему, назвалась огнем, а другая зефиром, и он подумал, что теперь обе женщины, должно быть, готовятся противостоять друг другу, подобно выбранным ими когда-то роковым стихиям. Эта мысль причинила ему острую боль. Его Винцуня, его духовное дитя, идеальная и чистая невеста, женщина, с которой он теперь хотя и разлучен навеки, но чувствует себя навеки связанным, — в борьбе с пани Карлич, своенравной и капризной особой, жизнь которой заполнена мелкими любовными интрижками и унизительной праздностью?! Эта светловолосая, хрупкая, слабая женщина борется с той, страстной, черноокой, дерзкой — за человека, от которого теперь зависит все ее будущее, ее счастье или гибель! Все воспоминания и прежние мечты, вся доброта его сердца, жалость, глухой гнев — разом ожили в нем, но по лицу его ничего нельзя было угадать. Напротив, он улыбнулся и продолжал все тем же тоном обычного разговора:

— У вас, вероятно, немало знакомых, и вы могли бы выбирать тех, кто вам приятен.

— Мне не хочется да и некогда вести светский образ жизни, — ответила Винцуня и добавила с чувством: — У меня дочь!..

— А! — протянул Болеслав, и впервые в его голосе прозвучала горечь, глаза помрачнели, а у губ пролегли скорбные складки; это длилось мгновение, не больше, он тут же овладел собой и спокойно добавил: — Да, знаю, я слышал, что у вас дочь.

— Прелестный ребенок! — с материнским восторгом воскликнула Винцуня.