В провинции

Тут она с мольбой сложила руки и робко добавила:

— Ей еще и другое нужно…

Болеслав вопросительно глядел на нее. Вдруг Неменская поднялась, схватила его руку и поцеловала.

— Что вы делаете! — вскричал Болеслав.

— Навещайте нас! — с отчаянием произнесла женщина. — Будьте Винцуне, как прежде, другом и братом; ваша дружба, ваше умное слово — вот что полезней всего для ее здоровья и покоя!.. Я знаю, мы вас обидели, ответили неблагодарностью на тысячи ваших благодеяний, но виновата в этом я, одна я, а не Винцуня! Волосы мои седые встают дыбом, когда я думаю, что могла избавить ее от горькой чаши сей, и ничего не сделала, сама, можно сказать, подтолкнула ее к пропасти! Она была ребенком, да я-то, старая, куда глядела, не почувствовала, что этот человек ее погубит… Сама, сама я ее погубила… Я одна во всем виновата; она только жертва злого рока и моей глупости… У вас золотое сердце! Будьте ей другом в несчастье… простите ее!..

Неменская протянула к Болеславу руки, красный блеск углей в камельке освещал выбившиеся из-под чепца седые волосы и залитое слезами лицо.

— Простить? — медленно повторил Болеслав, и странная усмешка пробежала по его губам. — Неужели вы думаете, что я хоть вот столько в обиде на нее? Неужели я посмел бы неволить ее сердце, становиться на ее пути? Какое право я имел осуждать ее за то, что она предпочла мне другого? Нет, один Бог знает, как я тосковал о ней, как горевал, но обиды у меня, неприязни к ней не было ни капли. Мне больно было потерять ее, но в миллион раз больнее видеть ее несчастной. Нет дня, чтобы я не думал, как ей помочь; нет ночи, чтобы призрак ее несчастья не тревожил мой сон. Я делал для нее все что мог, хотя мог немногое, но и об этом она знать не должна… Теперь, когда положение так или иначе определилось, то есть муж оставил ее навсегда, я смогу сделать больше. Но лишь ваш приезд дает мне эту возможность. Бывать в Неменке, пока пани Винцента жила там одна, значило дать пищу для сплетен; меня они, признаться, мало пугают, а пани Винцента выше подозрений, и все же мне не хотелось ко всем ее несчастьям прибавлять еще и это. Я всегда заботился о ее доброй славе. Но теперь, когда вы снова в Неменке, пани Винцента найдет во мне прежнего друга, который готов навещать ее каждый день, ободрять дружеским участием и помогать советом и делом.

Пани Неменская стояла перед ним, молитвенно сложив руки.

— Какой вы добрый! Какой благородный! — говорила она дрожащим голосом. — Знаете, — сказала старушка, немного успокоившись, — она такая слабенькая и грустная, тиха и ласкова, как ребенок. Не жалуется, не плачет, но глаза у нее такие, что сердце разрывается. Сегодня утром она говорила со мной о вас; не знаю почему, но я почувствовала, что ей хочется вас видеть, хотя она этого не сказала. Ну и вот, когда я увидела под вечер, что она лежит, закрыв глаза, я тут же незаметно выбралась из дому и пешком через рощу — сюда, попросить вас иногда навещать ее, несчастную; а вы и сами так решили. Да благословит вас за это Бог и Пресвятая Дева!

— Я с самого утра собираюсь в Неменку, — сказал Болеслав, — но все не решался… да это и не удивительно.

Он помолчал и тихо добавил:

— Пани Винцента никогда меня не любила, вернее, любила когда-то, как друга, она и теперь найдет во мне друга, который ей предан и готов всем помочь. Со мною, однако, обстоит по-другому…

Он снова помолчал и едва слышно закончил:

— Я… люблю ее, как в тот день, когда мы обменялись обручальными кольцами…

— Великий Боже! — прошептала пани Неменская. — Вы ее все еще любите! Любите как прежде!

Болеслав улыбнулся своей грустной улыбкой и долго не отрываясь смотрел на голубые язычки пламени, вспыхивающие среди тлеющих углей, как бы спрашивая у них, почему его сердце так странно устроено. Но голубые язычки, видно, не давали ответа на его грустный вопрос, и тогда он, точно думая вслух, произнес:

— Я и сам бы не прочь узнать, почему я так сильно и так упорно к ней привязан… Почему ей, именно ей суждено было стать моей единственной любовью, которая не проходит даже тогда, когда потеряна всякая надежда… Есть, должно быть, такие сердца, в которые лишь раз проникает любовь и ничем ее оттуда не вытравишь…

Если бы пани Неменская разбиралась в философии жизни и обладала даром слова, она бы могла ответить Болеславу, что такие сердца — редчайшее сокровище и встречаются не чаще, чем чистейшей воды алмазы, за которыми бедные рудокопы охотятся всю жизнь, или снежной белизны жемчуг, за которым отважные ловцы опускаются на дно морское. И плакать должен тот, кто нашел такой алмаз или жемчуг и снова его потерял, потому что могут пройти годы, а возможно, и вся жизнь, и другого такого сокровища ему не найти.

Но Неменская была человеком простого ума и сердца, поэтому она ничего не сказала, лишь глядела на Болеслава с тихим благоговением и глубокой жалостью.

Наконец Болеслав очнулся от своих дум.