В полночь упадет звезда

А потом положила руки на пряжку его пояса, словно заявляя на нее права, и стала расстегивать ремень. Амунд слегка переменился в лице. Если мужчина развяжет пояс чужой женщины, это приравнивается к насилию; если это делает женщина, то в ее намерениях тоже не стоит сомневаться. Но она ему не чужая. Она его будущая жена… и не хочет откладывать это будущее надолго.

– Теперь ты наконец мой, – дразня, как будто не оставляет ему другого выхода, шептала Брюнхильд, и от этого шепота у него огонь разливался по жилам. Ее забавляла и возбуждала эта игра – как будто это она чуть ли не силой принуждает к любви великана, способного поднять ее на одной руке. – Я так долго ждала… почти год… я больше не хочу ждать.

Отбросив его пояс в сторону, Брюнхильд подняла руки и расстегнула маленькую серебряную застежку на вороте его рубахи. Амунд стянул влажную сорочку и бросил на пол. Потом встал на колени, и теперь их лица оказались почти на одном уровне. Он не торопился: видя, как она глубоко дышит от волнения, как бурно вздымается ее грудь, давал ей время решиться, хотя от вида ее волнения и в нем самом стремительно росло возбуждение.

Брюнхильд с трепетом положила руки ему на плечи.

– Так томила Фрейю страсть по Ётунхейму, – шептала Брюнхильд, овевая его висок со шрамом своим теплым душистым дыханием, – что она бессонных семь ночей рыдала…

Мощь этого полуобнаженного тела завораживала, темные волосы на широкой груди придавали Амунду сходство со зверем, с чем-то стихийным, природным, будто крутой склон дикой горы. Но то, что иную женщину напугало бы и оттолкнуло, Брюнхильд наполняло томительным влечением, от которого кружилась голова и слабели ноги. Серебряная пластинка на его груди, старинные «вязаные» руны оберегающего заклинания казались одним из тех священных предметов, на которых держится вселенная. Она так сильно жаждала этой великаньей, божественной мощи, что душа легкой тенью отделялась от тела – навстречу его душе, а в теле все стонало от мучительного желания.

Брюнхильд коснулась этой пластинки. Она убедилась в силе рун старого Хавтора и теперь только радовалась, что никто на свете не в силах причинить Амунду зла. Сглотнув от волнения, Амунд обнял ее, и она выдохнула, наконец наяву ощутив то, что так долго лишь воображала.

– Теперь мне теплее… – Она обвила руками его шею и приблизила лицо к его лицу.

Казалось бы, после всех потрясений должно ей быть не до любви, да и привыкнуть к Амунду она не успела. Но Фрейя внушила ей истинную страсть к этому удивительному человеку – страсть, которую она при первой встрече не узнала и приняла за страх, а после второй была вынуждена долго таить. Теперь же она только и ждала, пока ей дадут волю. Его поцелуй был внешне осторожным, но полным скрытого нетерпения: давняя страсть великана легко вспыхнула в ответ на призыв Фрейи. Горячая волна ударила ей в затылок и растеклась по всем жилам. Брюнхильд прижалась к нему как могла теснее, чтобы ощутить настоящую близость того, кто так долго был близок ей только в мыслях.

Чувствуя, что она повисает у него на шее, Амунд приподнял ее и осторожно уложил на приготовленные овчины на широкой сенной подушке; руки Брюнхильд призывно скользили по его спине, на лице с закрытыми глазами было бездумное, самозабвенное томление, а приоткрытые губы ждали новых поцелуев. Именно такое лицо – томимой страстью прекрасной богини – бесплодно мечтали увидеть все великаны Ётунхейма, но удалось ему одному. И – насколько он сейчас был способен думать, – Амунд понял: Брюнхильд, давно уже взрослой девушке, нелегко давалось ожидание единственного мужчины, которому она могла отдаться, не роняя себя. Но она его дождалась, и к его страстному восторгу примешивалась благодарность. От каждого прикосновения его рук к ее телу Брюнхильд издавала вздох, похожий на вскрик, но в нем был не страх, а лишь потрясение перед той новой жизнью, в которую она бестрепетно вступала.

Как мужчина рвется в битву, чтобы через кровь, смертный ужас и упоение победы приобщиться к божеству, так Брюнхильд стремилась к любви великана – единственного, кто мог поднять ее на желанную высоту. От жара его поцелуев, от прикосновения усов и бороды к коже у нее шумело в голове; когда его язык решительно проник ей в рот, все ее тело пронзило ощущение подвластности, бессилия перед этой настойчивой силой. Все плыло перед закрытыми глазами, веки налились тяжестью, в животе сводило сладкой болью, а между ног будто бил горячий родник – вот почему это дело уподобляют поению коня в источнике.

Ее руки гладили его по спине, по плечам, потом опустились к животу, а пальцы вцепились в узел гашника. Амунд слегка приподнялся, чтобы дать ей развязать узел. Она выражала готовность покориться ему, но на деле он шаг за шагом следовал за ее желанием. Замирая от сладкого ужаса, бурно дыша, Брюнхильд освободила его, а потом, не решаясь взглянуть на этого «жеребца», откинулась на спину и раскинула руки.