В плену у орбиты

Ускорение росло непрерывно и неумолимо — так набирает скорость гигантский паровоз, катящий под гору. Пруэтта все глубже и глубже вдавливало в кресло. Точно чья-то могучая лапища стискивала его тело. Счетчик показывал восемь, десять, одиннадцать g, а перегрузки продолжали расти. Пруэтту казалось, что его вот-вот раздавит, превратит в бесформенное месиво эта страшная сила. Он не мог поднять головы, не мог шевельнуть рукой. Очень мучил эффект «туннельного зрения» — невероятно сузился угол зрения. Где-то слышался гром ускорителя; звук этот бил по телу Пруэтта, причинял ему острую боль, но он не закрывал глаз и держал руку на рычаге управления. Он напрягал тело, натягивал мышцы как струны и, превозмогая физические страдания, бормотал сквозь серую пелену: «Давай, давай, еще ползет вверх… о'кей! о'кей!» — и стрелка бежала по цифрам — четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать — в шестнадцать раз больше земного притяжения! Откуда-то появилось черное облако, с пронзительным ревом оно кружилось все быстрее, быстрее… А стрелка уже показывала семнадцать… недостижимые восемнадцать… и вот уже на него навалились девятнадцать земных тяжестей!

И тут облако объяло его, и все потонуло в страшном шуме…

— Готов — потерял сознание. Выключай, живо!

Шипение воздуха стало замедляться и стихать; огромная центрифуга резко сбавила обороты и со скрежетом остановилась. Из двери высоко над полом камеры торопливо выпрыгнул врач, подбежал к большой гондоле, напоминавшей по форме морскую раковину, распахнул люк и встревоженно заглянул внутрь. Пруэтт уже начал приходить в себя, лицо его и одежда были влажны от пота. Глаза, безжизненно стеклянные, вновь обрели ясность взгляда, и Пруэтт осмысленно посмотрел на доктора Джеймса Майклза, наблюдавшего за здоровьем космонавтов. Майклз опустился на колени, просунулся в люк и полотенцем отер пот с лица Пруэтта. Затем, скрестив ноги, уселся на металлическую ферму.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Пруэтт выдавил из себя бледную улыбку:

— Будто на мне посидел динозавр, — ответил он слабым голосом.

— Ничего удивительного. Вы перемахнули за девятнадцать g.

Пруэтт свистнул:

— Неужели столько? Здорово!

Майклз кивнул:

— Ладно, Дик. Пока вам лучше помолчать. Оставайтесь на месте — мы еще продолжаем записывать показания датчиков на вашем теле. Нужны полные данные о переходе через максимум и о времени возвращения к норме.

Пруэтт кивнул и благодарно закрыл глаза. Это было труднее всего. Больше девятнадцати g… Он был поражен, что ему удалось так долго не терять сознания.

Каждому летчику приходилось попадать в тиски перегрузок. Реактивные истребители, обтекаемые и стремительные, очень быстро набирают скорость, и когда пилот вводит свою машину в крутой вираж, у него возникает ощущение, будто в кабину ворвались — десятка полтора человек и все они усердно топчут его ногами. Но летчики — виртуозы вроде Пруэтта привыкают к этому, опыт научил их сопротивляться перегрузкам. Они инстинктивно напрягают все тело, потому что чем сильнее напряжены нервы и мышцы, тем выше кровяное давление, и человеку легче перенести воздействие силы, во много раз превосходящей его собственный вес.

Пруэтт легко переносил перегрузки на самолете. Там он мог их регулировать. Он мог увеличить, а затем ослабить перегрузку привычными движениями ручки. Центрифуга же была непреклонна, ее не перехитришь. Огромная карусель с креслом, к которому привязывают мученика, и точной копией приборной доски и средств управления капсулы… Ему не очень досаждали перегрузки — полулежа в кресле гондолы их вполне можно было перенести. Он яростно ненавидел центрифугу за другое — за пренеприятнейшие побочные эффекты ускорения.

Однажды при перегрузке свыше одиннадцати g он допустил ошибку — повернул голову, чтобы взглянуть на стенку гондолы. Доктор Майклз предупреждал, чтобы он не делал этого. Но Пруэтт уже несколько раз покатался на центрифуге, попробовал перегрузку в четырнадцать g и не был склонен прислушиваться к предостережениям, ему хотелось самому испытать, в чем тут дело.

Итак, он не без труда повернул голову в сторону. Мгновенно, будто чья-то огромная рука опрокинула гондолу на бок и остервенело понесла ее в каком-то перекошенном движении. Собрав все силы, Пруэтт с огромным трудом, напрягая мышцы шеи до резкой боли, повернул голову в нормальное положение и снова стал смотреть прямо перед собой.

Закончив тренировку, он не произнес ни слова жалобы, но доктор Майклз и другие медики прекрасно знали, что произошло. С датчиков на теле Пруэтта вся физиологическая информация поступала на приборы в кабине управления, и Майклз только понимающе улыбнулся, когда увидел, как несколько стрелок одновременно подпрыгнули.

Когда гондола остановилась, Пруэтт был мертвенно бледен. Он еще не понимал, что сильно повредил механизм среднего уха. Доктор Майклз и его помощник взяли его под руки, привели в кабину управления и усадили на стул. Доктор как-то странно взглянул на него и сказал:

— Дик, нагнитесь и завяжите шнурки на ботинках. Пруэтт машинально нагнулся и… упал лицом вниз.