Еще в свои холостяцкие годы Орлов и Радайкин не один раз, точно свирепые петухи, схватывались из-за нее, в кровь бились. И только после того, как Ваньку-Резака отправили в неближние места, Арина согласилась без любви выйти за Егора.
После первой ночи муж долго допытывался, кто лишил ее невинности, угрожал опозорить на все село, и Арина вынуждена была признаться, что согрешила с Ванькой Орловым. С той поры жгучая обида, как негаснущий уголек, тлела в памятливом сердце Радайкина.
Лесник крупными шагами пересек двор, сбросил замок с двери и осветил баню. Орлов, разбуженный криком Арины и лязгом отпираемого замка, приготовился к встрече с соперником.
— Ах, стерва, полюбовника прячешь! А ну, выходи, Ванька-Резак! — орал Радайкин, наставив ружье на непрошеного гостя. — Вновь скрестились наши пути, теперь нам уже не разойтись.
— Знаю, рогатый муж страшнее бешеного быка! — Орлов вызывающе расхохотался.
— Обожди, Егорушка, не то, о чем ты думаешь! — Арина хотела как-то смягчить конфликт, но не находила нужных слов. Она повисла на руке мужа.
Орлов воспользовался минутным замешательством и одним прыжком, как рысь, бросился на лесника, вонзил морской кортик под левую лопатку.
Радайкин даже крикнуть не успел, только ойкнул и со стоном свалился навзничь, через минуту затих. Пенилась и пузырилась кровь, вытекая из глубокой смертельной раны.
— Господи! Как же теперь? — опомнилась Арина, опустилась на колени и зачем-то стала ощупывать холодеющий труп.
— Ничего уж не поправишь, — сказал Орлов, достал кисет и стал закуривать, руки его дрожали. В душе он был рад тому, что случилось: избавился еще от одного врага, который в любой час мог обнаружить его в лесу и выдать властям.
— Неси лопату, захороним возле дома, — деловито распорядился Орлов.
— Дети-то как же? Спрашивать будут. — Истеричный припадок тряс Арину.
— Скажи, опять в Самару поехал.
К рассвету все было закончено. Свежая могила лесника, без креста и холмика, была засыпана снегом, а поздняя мартовская метель начисто замела следы страшной трагедии.
— Мам, а где тятька? — спрашивали десятилетняя дочь и семилетний сын в первое утро.
— Уехал по своим делам.
— А куда?
— Куда, куда? Куда надо, туда и поехал.
Дети поверили матери и больше не спрашивали об отце.
На поиски бандита тогда были подняты все силы района: сотрудники районного отдела ОГПУ и отделения милиции, осодмильцы, коммунисты и комсомольцы; проведены необходимые чекистские мероприятия, но никаких сведений о нем не было получено; словно сквозь землю провалился.
Сложилось мнение, что Орлов бежал за пределы края; его объявили в розыск и, кажется, постепенно успокоились, стали забывать о нем.
И снова появился бандит Орлов. Первой его жертвой стала член райисполкома Головачева.
III
Прошин и Сплюхин возвратились домой поздно. Поездка была полезной: теперь Василий Степанович полнее представлял положение дел в районе, уяснил причины, обеспечившие безнаказанность в прошлом действий Орлова.
Выпив кружку холодного, из погреба, молока без хлеба, Прошин забрался на сеновал, долго лежал с открытыми глазами, прислушивался к деревенской тишине, к близким шорохам, думал о том, как избежать прежних ошибок и быстрее покончить с Орловым. Лишь после третьих петухов незаметно заснул.
Проснулся в половине шестого от разноголосой переклички петухов, спустился вниз по скрипящей лесенке.
Хозяин дома, у которого квартировал участковый уполномоченный, сидел на невысоком чурбане под открытым небом, чинил хомут. Ярко светило утреннее солнце, со стороны сада доносился сладостно-терпкий аромат цветущих яблонь.
— С добрым утром, Кузьма Иванович! — поздоровался Прошин, проходя мимо старика.
— И тебя едак же! Хороший денек, дождались лета, — отвечал словоохотливый старик. — Покушать на столе приготовлено.
— Спасибо!
Позавтракав на скорую руку, Василий Степанович вышел во двор, сел рядом со стариком на толстый комель бревна.
— А Сплюхин где?
— Кто же его знает! Чуть свет убежал, старательный парень.
Прошин достал папиросы и предложил Кузьме Ивановичу; сам он не курил, носил для угощения тех, с кем приходилось встречаться по делу.
— Спасибочка, я свою лимиту исчерпал.
— Кузьма Иванович, а сколько вам лет? — спросил Василий Степанович. Ему казалось, что старику не меньше ста — лицо морщинистое, с коричневато-землистыми пятнами, жидкая борода клином, блеклые, доверчивые глазки, глубоко запрятавшиеся под нависшими щетинистыми бровями.
— Скоро восемь десятков.
— Как жизнь идет?
— Моя жизнь, хоть и долгая была, кончается. Повидал я на своем веку немало…
— Да! — Это короткое слово было сказано таким тоном, что поощряло старика к продолжению рассказа.
— Много повидал. Прошел три войны, побывал в плену у австрияков. Разно приходилось: больше горького в жизни было, чем сладкого.
— Кузьма Иванович, как вы смотрите на наши нынешние дела? — Прошину хотелось услышать мнение бывалого человека и, может быть, посоветоваться с ним.
— Честно?
— Только так!