В новую жизнь

Было холодно въ мастерской, и мальчики ежились подъ рванымъ лоскутнымъ одѣяломъ.

День за днемъ таяли впечатлѣнiя деревни: ихъ вырывали изъ памяти суровые нравы мастерской и этотъ вѣчный стукъ и лязгъ желѣза. Ѣдкiй запахъ кислотъ и каменнаго угля вытравляли нѣжныя ощущенiя, сохранившiяся въ душѣ отъ жизни подъ читсымъ и свободнымъ небомъ, среди луговъ и полей. Лежа на кирпичномъ полу мастерской, Сеня пытался вызвать въ памяти сладкiя грезы прошлаго, и это все рѣже и рѣже удавалось ему. Какая-то сѣрая стѣна уже закрывала ихъ, эти грезы.

Раньше, лежа съ дѣдомъ на печкѣ, или лѣтомъ, когда, бывало, на зорькѣ ходилъ онъ съ отцомъ на лугъ косить, онъ не чувствовалъ надъ собой гнета: тамъ онъ былъ вольнымъ, такимъ же работникомъ для семьи, въ свои одиннадцать лѣтъ, какъ и отецъ. Здѣсь же его отовсюду давила посторонняя сила, зависимость, страхъ.

И никого кругомъ, никого, кто могъ бы ободрить, сказать теплое слово.

Нѣтъ, въ затхлой мастерской былъ человѣкъ, и этотъ человѣкъ…

Но обратимся къ разсказу.

Иванъ Максимычъ цѣлый день былъ не въ духѣ, бранился съ женой, ругалъ мастеровъ и клялся, что „скоро вся эта канитель кончится“.

Постоянный заказчикъ, владѣлецъ крупной городской торговли, объявилъ себя несостоятельнымъ и не платилъ Ивану Максимычу.

— Лампы заправляй! — крикнулъ хозяинъ Сенѣ.

Тотъ пугливо жался у двери.

— Я говорю!!. Что?.. бутыль разбилъ?.. что?.. склизко? Вотъ тебѣ склизко!..

Онъ ударилъ Сеню наотмашь, сбилъ съ ногъ и продолжалъ дѣйствовать подвернувшимся подъ руку оловяннымъ прутомъ. Васька юркнулъ за печку. Мастера бросили работу.

— Брось! — крикнулъ Кириллъ Семенычъ, подходя къ хозяину. — Убьешь вѣдь мальчишку! брось! въ полицiю заявлю.

— Не встрѣвайся, ты!.. наживи дѣло и командуй…

— Дѣло! не смѣешь людей терзать… Не хорошо, Иванъ Максимычъ, не законъ это…

— Мое дѣло хозяйское … по закону могу учить.

— Да что „по закону“… ты по совѣсти-то!.. Ишь, исполосовалъ-то, рубаху всее изодралъ… Ну, вотъ помни мое слово, сколько разъ говорилъ: ежели еще бить будешь, прямо къ мировому заявлю.

Иванъ Максимычъ угомонился; Кириллъ былъ ему полезенъ, и ссориться съ нимъ было не разсчетъ.

Настала ночь. Сеня лежалъ въ углу и не могъ заснуть: ныло все тѣло, на сердцѣ стояла муть, будущее представлялось мрачнымъ.

— Будетъ тебѣ ревѣть-то, — утѣшалъ Сеню Васютка. — Мнѣ вонъ вчерась какъ врѣзалъ, а я ничего… чортъ съ нимъ, съ Рыжимъ…

— Чего ревѣть!.. Тебѣ хорошо еще, у тебя отецъ есть… Отпиши ему, что, молъ, дерется Рыжiй, онъ тебя и возьметъ въ деревню. А мнѣ вотъ…

Сеня пересталъ плакать.

— У меня никого нѣтъ. Баринъ вотъ, который…

— Какой браинъ?

— Изъ шпитательнаго, вотъ который приходитъ. Жалился я ему надысь, а онъ пальцемъ пригрозилъ… серди-итый. А то давай, Сенька, убѣгемъ… пойдемъ, куда глаза глядятъ. И придемъ мы… въ какое-нибудь заморское царство… а?…

Сеня вздохнулъ. Вздохнулъ и Васютка.

— Да не уйтить только. Онъ, Рыжiй, хи-итрый. Вотъ что, Сенька: пойдемъ къ тебѣ, въ деревню. Возьметъ меня твой отецъ, а?..

— Не знаю…

Чиркнула спичка въ темнотѣ и освѣтила мастера Кирилла, сидѣвшаго на лавкѣ и раскуривавшаго трубку. Спичка потухла, и лохматая голова Кирилла потонула во тьмѣ.

— Охъ, Господи, помилуй насъ грѣшныхъ… А ты, парнишка, не отчаивайся, — услыхалъ Сеня знакомый голосъ. — Поплакалъ, тоску-то замирилъ, и будетъ. Жизнь, братъ, еще впереди, милый ты мой, — гляди, и въ мастера выйдешь. Да-а… теперь што еще!.. А, бывало, проволокой драли, да-а-а… Вонъ онъ, Васька-то… изъ воспитательнаго дома… безъ отца, безъ матери… а, ничего, терпитъ…

— Я, Кириллъ Семенычъ, ужъ привыкъ. У меня, Кириллъ Семенычъ, даже синяки не вскакиваютъ…

— То-то и есть. Э-эхъ, пареньки… Терпи, казакъ, — въ атаманы выйдешь.

Скоро трубка перестала попыхивать, — Кириллъ Семенычъ заснулъ.

— Ужъ и умный онъ у насъ, — сказалъ Васютка. — Самый умный изо всѣхъ. И книжки читаетъ, звонки лектрическiе можетъ дѣлать…

Глава VII. — Кириллъ Семенычъ

По воскресеньямъ Иванъ Максимычъ торговалъ на „Сухаревкѣ“ изъ палатки. Торговля эта была поручена имъ старшему мастеру, Кириллу Семенычу, на котораго можно было положиться вполнѣ, а самъ онъ посвящалъ праздникъ трактиру.

Кириллъ Семенычъ не довольствовался продажей самоваровъ, кастрюль и подносовъ: онъ скупалъ испорченныя швейныя машинки, электрическiе звонки, вѣсы, акварiумы и всякое старье. Первое время хозяинъ косился на эту “пустяковину“ но когда Кириллъ Семенычъ, разобравъ купленное и приведя въ порядокъ, къ слѣдующему воскресенью выставлялъ на продажу исправленную машинку или звонокъ и приносилъ хозяину выручку, Иванъ Максимычъ предоставилъ мастеру свободу дѣйствiй.

Въ помощники себѣ при торговлѣ Кириллъ Семенычъ бралъ поочередно Сеню и Васютку. Разставивъ товары, онъ устраивался подъ парусинной покрышкой и читалъ что-нибудь, поджидая покупателей. Книги онъ любилъ историческiя или „про науку“. Рядомъ торговалъ букинистъ Пахомычъ, „просвѣщенный человѣкъ“, какъ говорилъ Кириллъ Семенычъ.

Торговали они пососѣдству болѣе пяти лѣтъ и уважали другъ друга.