В новую жизнь

Дифтеритъ, говоритъ, у Васьки-то… „Но, говоритъ, попробуемъ…“ Ужъ они возьмутся. Для нихъ что Васька, что другой кто… Для науки орудуютъ…

Въ тотъ же день въ мастерскую явились городскiе санитары и произвели дезинфекцiю. Мыли стѣны и полъ, прыскали чѣмъ-то, и сожгли Васюткинъ тюфякъ, не взирая на протесты Ивана Максимыча. Черезъ день выбѣлили заново всю мастерскую.

— Чтобы заразы не было, — пояснилъ Сенѣ Кириллъ Семенычъ. — Наука, братъ… строго!..

Въ тотъ же день онъ ходилъ узнать о Васюткѣ и сообщилъ, что можетъ и выздоровѣетъ.

Иванъ Максимычъ что-то былъ мраченъ, дни и вечера проводилъ внѣ дома, возвращался возбужденный, грозилъ, что „скоро все это кончится.“

Что должно „кончится,“ — никто не зналъ. Загадка разъяснилась скоро.

Недѣли черезъ двѣ послѣ отправки Васютки въ больницу, въ мастерскую явился человѣкъ въ формѣ, съ портфелемъ, показалъ Ивану Максимычу какую-то бумагу и предложилъ уплатить деньги. Иванъ максимычъ горячился, клялся, что ему самому долги не платятъ, что его разорили „въ чистую…“

— Вы отказываетесь? — спросилъ господинъ въ формѣ.

— Какъ же я заплачу, ежели мнѣ за товаръ не уплатили?..

Тогда господинъ въ формѣ предложилъ мастерамъ быть свидѣтелями, сѣлъ за столикъ и приступилъ къ описи имущества. Къ большому колесу, станкамъ и инструментамъ привѣсили ярлычки съ печатью и объявили, что продажа съ торговъ будетъ черезъ двѣ недѣли.

Въ тотъ же вечеръ мастера потребовали заработную плату.

Произошелъ скандалъ, хозяинъ заявилъ, что у него нѣтъ ни копейки. Ивана Максимыча били, не смотря на протесты Кирилла Семеныча. Хозяйка заперлась въ каморкѣ, Сеня забился въ уголъ. Сбѣжался народъ, пришла полицiя и составила протоколъ.

Утромъ мастера взяли паспорта, изругали хозяина и ушли. Остался только Кириллъ Семенычъ.

— Тебѣ я отдамъ, Кириллъ… побудь пока. Сенькину отцу напиши… — говорилъ Иванъ Максимычъ. — Вѣдь, не нарошно я… Какъ передъ Богом, хошь вѣрь, хошь не вѣрь, — подрѣзалъ меня Петровъ. Несостоятельнымъ объявился и ни гроша за товаръ не уплатилъ.

— Имъ не заплатилъ, — мнѣ не надо… Что у тебя на душѣ, не знаю, а ежели и впрямь въ трубу вылетѣлъ, съ голаго человѣка не берутъ.

Въ тотъ же вечеръ Кириллъ Семенычъ сказалъ Сенѣ:

— Отцу напишу, а тамъ увидимъ. Напишу, что пока у меня поживешь, можетъ, и пристроимся какъ…

Черезъ двѣ недѣли въ мастерской происходили торги.

Иванъ Максимычъ сидѣлъ у окна и смотрѣлъ, какъ по его мастерсокй расхаживали постороннiе люди, оглядывали станки и перешоптывались.

Это были барышники. Иванъ Максимычъ проклиналъ теперь часъ, когда пришло ему въ голову завести свое дѣло. Въ этомъ большомъ городѣ, гдѣ кругомъ десятки такихъ заведенiй, какъ у него, трудно было прочно стать на ноги съ маленькими средствами.

За перегородкой плакала хозяйка. Сеня съ Кирилломъ Семенычемъ сидѣли въ сторонкѣ.

— Такъ-то, братъ… Трудно маленькому человѣку… Вертѣлся нашъ Иванъ Максимычъ и довертѣлся. Дѣло-то затихло, обернуться-то да обождать лучшей поры — нѣтъ силы, ну и въ трубу… Ишь, воронья-то налетѣло, задарма возьмутъ… Все равно, что живое мясо съ него рвутъ.

Сеня смотрѣлъ на осунувшееся лицо хозяина. Онъ уже забылъ побои, ругань и окрики. На его глазахъ рушился весь Иванъ Максимычъ, становился такимъ же, какъ и Кириллъ Семенычъ, какъ онъ самъ, безъ средствъ, безъ инструментовъ, съ однѣми рабочими руками.

„Куда теперь онъ пойдетъ?“ — думалъ Сеня. — „Теперь зима скоро… Въ деревню?.. А вонъ у Кирилла Семеныча и деревни нѣтъ…“

И Сеня сталъ думать, почему же Иванъ Максимычъ ушелъ изъ деревни. Тамъ такъ хорошо… Сеня не зналъ, что нужда и голодъ гнали изъ деревни, отъ солнца и земли, сотни тысячъ людей.

Торги кончились быстро, станки были взвалены на извозчиковъ и увезены. Долго возились съ большимъ колесомъ. Сеня съ грустью проводилъ глазами своего мучителя, когда нѣсколько человѣкъ выволакивали его изъ мастерской.

Вечерѣло. Въ пустой мастерской было уже темно. Иванъ Максимычъ неподвижно сидѣлъ подъ окномъ, охвативъ руками голову. Кириллъ Семенычъ подошелъ къ нему.

— Не убивайся такъ, Иванъ Максимычъ… Дастъ Богъ…

— А люди отымутъ. Пятнадцать годовъ въ людяхъ выжилъ!.. не пилъ, не ѣлъ… по копейкамъ откладывалъ… Опять въ люди идтить?.. до могилы гнуться?… Въ деревнѣ изба пустая… Ни гроша вѣдь нѣтъ, все пропало…

Стукнула дверь, и вошелъ дворникъ.

— Квартиру-то очищай… Какъ вы теперь прогорѣмши, хозяинъ съѣзжатъ требуетъ… А то къ мировому.

Сеня понялъ, что Ивана Максимыча гнали съ квартиры. Куда же онъ пойдетъ? На улицу? На грязную улицу, гдѣ между большими домами плаваетъ туманъ, и въ этомъ туманѣ, какъ печальные глаза, тонутъ желтые огоньки фонарей. Что же такое этотъ городъ, такой красивый при солнцѣ, съ храмами и дворцами, бульварами и магазинами, и такой грязный и страшный осенней ночью подъ струями дождя? А куда же пойдетъ онъ и Кириллъ Семенычъ?..

— Ты это чего, братикъ? — сказалъ Кириллъ Семенычъ, замѣтивъ устремленные на него испуганные глаза Сени.

— Ты чего это?.. ты не того… не нюнь, не пропадешь.