В новую жизнь

Встревожился и хозяинъ: три дня не платили ему за уголъ. Сеня слышалъ, какъ за перегородкой шумѣли ночлежники, спорили, упоминали о больницѣ. Только безногiй крючочникъ выползъ къ лампѣ и, какъ машина, пощелкивалъ щипчиками, вырабатывая свой паекъ.

— Въ больницу отправить… — услыхалъ Сеня хриплый голосъ хозяина. — Чего добраго, помретъ еще. Эй, ты!.. милый человѣкъ!

Подошелъ литейщикъ, кой-кто еще. Цѣлая группа людей, рваныхъ и грязныхъ, обступила Кирилла Семеныча.

— Какъ тебя… можешь ты понимать?.. Да не реви ты-то!..

— Водки бы ему дать, — совѣтовалъ литейщикъ.

Достали водки, но не могли разжать рта.

— Можетъ и отойдетъ!.. Растереть его солью!. -

— Чего тутъ толковать?.. Въ больницу его надо, — сказалъ хозяинъ. — Извѣстно, горячка.

— Не иначе что… Вонъ изъ пятаго номера отъ Кривого всѣхъ высадили и все пожгли.

Жльцы долго спорили, высказывали предположенiя, что, можетъ, и такъ обойдется. О Сенѣ совсѣмъ забыли. Онъ сидѣлъ, слушалъ и, казалось, не понималъ, что происходитъ. Хозяинъ настоялъ на своемъ. При свидѣтеляхъ осмотрѣли пожитки Кирилла Семеныча, нашли паспортъ, сберегательную книжку и деньги; завязали въ узелокъ. Призвали дворника и передали ему на сохраненiе сундучокъ. Сократъ Иванычъ, раздобывшiй гдѣ-то пальтишко, и по всѣмъ признакамъ „выходившiй на линiю“, вызвался доставить Кирилла Семеныча въ больницу.

— Ты гляди… тринадцать рублевъ на немъ… — подозрительно оглядывая гигантскую фигуру литейщика, сказалъ хозяинъ.

— Еще скажи! — внушительно отрѣзалъ тотъ.

Кирилла Семеныча съ трудомъ одѣли, и литейщикъ понесъ его на извозчика. Сеня плелся сзади, не зная, что дѣлать, не рѣшаясь спросить.

Онъ хотѣлъ было ѣхать въ больницу вмѣстѣ, но кто-то остановилъ его.

Онъ робко жался возлѣ извозчика, всматриваясь въ багровое лицо и оловянные, блуждающiе глаза Кирилла Семеныча. Тотъ что-то пытался сказать, когда его взглядъ скользнулъ по Сенѣ, пошевелилъ рукой, но никто ничего не понялъ.

Сеня остался стоять у входа въ домъ, не зная, куда идти.

Подмораживало. На площади было темно и пусто, и эта темнота гнала его назадъ, въ ночлежку. Тамъ ему, конечно, скажутъ, что дѣлать и куда идти.

Онъ поднялся въ квартирку и подошелъ къ хозяину.

— А мнѣ теперь что дѣлать? — спросилъ онъ.

— А чего раньше не говорилъ?.. И я-то забылъ… Деньги то увезли…

Чего дѣлать?.. Въ участокъ иди, тамъ заявишь… Чего тутъ тебѣ торчать… Чужой ему ты?

— Чужой…

— Ну, вотъ… Нечего тебѣ тутъ… Тамъ тебѣ и пищу дадутъ и все… да… А у насъ гдѣ жъ тебѣ… Можетъ, старикъ и не выпишется совсѣмъ…

Сеня стоялъ передъ хозяиномъ, смотрѣлъ на него, на столпившихся около ночлежниковъ. Правда, что-же онъ имъ? Кириллъ Семенычъ, еще неизвѣстно, сколько времени пролежитъ въ больницѣ, да вѣдь и ему онъ чужой. Слезы подступали къ глазамъ отъ сознанiя одиночества и заброшенности.

— Кинули мальчишку…. Родителевъ благодари, — сказалъ крючочникъ. — У насъ ежели бы артель, а то народъ съ вѣтру все… сейчасъ одни, завтра другiе. И впрямь, въ часть тебѣ. Требуй отправки. Сейчасъ тебя въ тюрьму возьмутъ, а тамъ по этапу на родину отправятъ… пужаться нечего…

— А что тутъ можемъ? — спрашивалъ хозяинъ, обращаясь къ жильцамъ. — Мы тутъ ничего не можемъ…

Никто ничего не сказалъ. Крючочникъ щелкалъ за перегородкой щипцами, ночлежники укладывались на нары. Всѣ эти люди перебивались изо дня въ день; тяжелая жизнь точно вытравила у нихъ изъ сердца жалость, способность думать и чувствовать: оставалась одна мысль, какъ бы спасти себя.

Сеня постоялъ, посмотрѣлъ на уголокъ. „Въ участокъ… въ тюрьму“… — стояло въ его ушахъ. Ну, сегодня онъ ночуетъ здѣсь, а завтра, а послѣ завтра? Уходить, все равно, надо.

Сжавъ губы, чтобы не расплакаться, онъ повернулся къ двери.

— Не миллiенщики мы, — услыхалъ онъ хриплый голосъ хозяина.

— Молчи ужъ, черная душа!.. не оправдывайся! — крикнулъ изъ-за перегородки крючочникъ.

Сеня спускался по лѣстницѣ, навстрѣчу ему шли запоздавшiе ночлежники. День кончился. „Хитровъ рынокъ“ затихъ: толпа расползлась по угламъ, нарамъ и щелямъ. Сеня стоялъ на пустой площади, обставленной каменнымси громадами, глядѣвшими теперь сиротливыми огоньками пыльныхъ оконъ. Вправо чернѣлъ длинный желѣзный навѣсъ, — убѣжище толпы въ дождливое время. Въ пустую площадь глухо докатывался гулъ ближнихъ улицъ: за мрачной „Хитровокй“ еще продолжалась жизнь города, залитого теперь электрическимъ свѣтомъ.

Глава ХI. Двѣ встрѣчи

Переулокъ еще не спалъ. Трактиры и пивная шумѣли. Крикливые звкуи граммофоновъ и гармонiй вырывались изъ дребезжащихъ дверей вмѣстѣ съ клубами прѣлаго пара. Сеня шелъ на гулъ освѣщеннаго города, котораго онъ теперь боялся. Всѣ мысли вылетѣли изъ головы: ихъ вытѣснилъ смутный страхъ. Вотъ яркiй фонарь на углу. Въ обѣ стороны уходила широкая улица, залитая свѣтомъ магазиновъ, какъ гигантская огненная змѣя. Неслись экипажи, шли пешеходы съ покупками; казалось, все — и дома, и фонари, и окна, — бѣжало куда-то, спѣшило, гремѣло.

«Гдѣ же этотъ участокъ? Полицiя?»