В незнакомой комнате

На миг вспыхивает надежда, он видит другие фамилии, написанные в книге, и протягивает свой паспорт. Когда его фамилия и номер паспорта тоже занесены в книгу, он спрашивает:

— Зачем это?

— Вам отказано во въезде, — отвечает коротышка, возвращая ему паспорт. — Это список тех людей, которым запрещен въезд в Танзанию.

— Как ваша фамилия? — повторяет он. — Вы не имеете права так со мной обращаться. — Еще не закончив фразы, он чувствует весь идиотизм своей угрозы. Кому он будет жаловаться на этого человека и за что, он ничего не может сделать: и в метафорическом мире, и в реальном он подошел к черте, которую не может пересечь.

Он выходит наружу, где под палящим солнцем его ждут остальные, сочувствующие.

— Бесполезно, я не могу ехать с вами.

Они окружают его в беспомощной неловкости и сострадании, но их взгляды уже устремлены на дорогу, они переминаются с ноги на ногу, день перевалил на вторую половину.

— Нам нужно идти, — говорит Кристиан. — Мне очень жаль.

Они обмениваются адресами. Единственный клочок бумаги, который есть у него при себе, это старый банковский отчет, он протягивает его по очереди каждому из них. Теперь, спустя годы, когда я пишу это, он лежит передо мной на столе, мятый, исписанный разными почерками, своего рода запечатленное на бумаге мгновение.

Он провожает их к заграждению. Дальше он пройти не может. По ту сторону заграждения кучкуются стайки молодых людей на велосипедах в ожидании пассажиров, которых нужно доставить до ближайшего города, расположенного в шести километрах, откуда ходит другой транспорт. Здесь они должны распрощаться. Опустив голову, он стоит, уставившись на свои ботинки. Ему трудно говорить.

— Хорошего путешествия, — произносит он в конце концов.

— Куда вы теперь отправитесь?

— Думаю, домой. С меня достаточно.

Жером говорит:

— Вы должны приехать в Швейцарию. Да? — Последнее слово произнесено с вопросительной интонацией.

Он отвечает кивком:

— Да, приеду.

Они минуют заграждение, садятся на велосипеды, которые, неустойчиво вихляя, разгоняются и уносят их прочь. Он провожает их взглядом, но никто не оглядывается. Их последний яркий след — это рубашка Родриго, флаг узурпатора, чужака, занявшего его место. Между тем другие велосипедисты с той стороны загораживают ему обзор.

— Сэр, давайте я вас довезу… вам нужен транспорт… меня, сэр, возьмите меня…

— Нет, — говорит он, — я с ними не еду. — Он последний раз глядит на дорогу, потом взваливает на плечи сумку и разворачивается назад.

Длинный мост в этот дневной жаркий час пуст. Он идет по нему.

* * *

Добравшись до малавийской границы он попадает к тому же служащему в белой униформе, который недавно пропускал его в другую сторону. Тот секунды две недоумевает, потом спрашивает:

— Вы не проходили здесь полчаса назад?

— Да, проходил, но меня не впустили в Танзанию. Сказали, что нужна виза. А у меня ее нет.

Служащий смотрит в его паспорт, потом знаком велит ему приблизиться.

— Дайте ему денег, — говорит он.

— Что?

— Он хочет именно этого. Немного денег. С кем вы разговаривали?

— С коротышкой. Аккуратненьким таким.

— Да, я его знаю, это мой приятель. Предложите ему денег.

Глядя на этого человека, он начинает понимать смысл разговора, состоявшегося у него на том конце моста. Загадочный вопрос о том, сколько его приятель заплатил за штамп в паспорте, вдруг обретает смысл, как же он этого не понял. Я дурак, думает он, и не только поэтому.

— Я с ним поссорился, — говорит он. — Отношения испорчены.

Но этот человек тоже теряет к нему интерес, разводит руки и пожимает плечами.

Я выхожу из помещения, и, пока стою на солнце в остановившемся времени, разные возможности мечутся взад и вперед у меня в голове. С каждой секундой Жером, Алис и Кристиан все больше удаляются от меня, даже если коротышка пропустит его, догонит ли он их, к этому времени они уже могут быть где угодно. Но когда он поворачивается и смотрит на малавийскую сторону, на длинную синюю дорогу, мерцающую и исчезающую вдали, перспектива идти обратно по собственным следам представляется ему невозможной. Ему кажется, что он вообще никогда больше не сможет двигаться.

А потом он вдруг пускается бегом через мост, не замечая, как сумка колотит его по спине. Когда он прибегает к сараю, пот льет с него градом и сердце бешено колотится.

— Пожалуйста, — говорит он, — я кое-что вспомнил.

Похоже, коротышка ничуть не удивлен его возвращением. Все его внимание сосредоточено на туго накрахмаленных манжетах собственной рубашки.

— Тот южноафриканец, о котором я вам рассказывал. Которому поставили штамп в паспорте. Я только что вспомнил, сколько он заплатил.

— Нет. — Аккуратная маленькая головка печально покачивается. — Ваше имя внесено в книгу. Когда имя внесено в книгу, его оттуда уже не изымешь.

— Двадцать долларов.

— Нет.

— Тридцать.

— Помнится, вам нужна была моя фамилия. Вы хотели жаловаться на меня.

— Я был не прав. Это от расстройства. Я очень сожалею. И приношу извинения.

— Вы нагрубили мне. Это достойно сожаления. И требовали, чтобы я назвал свою фамилию.

— Я же сказал, мне очень жаль.

— Мне тоже. Но это невозможно.