В ней жила птица

Заходя в медицинский центр, Сокольников о боли не помнил. Она куда-то делась. Словно испарилась вместе с Анечкой. 'Что это было, для чего это было?' Он думал только о ней, и именно она наполняла его всего, а не болезнь. Рассказывая о своих проблемах врачу, он часто улыбался, на душе было легко и свободно, в груди разлилось тепло, будто напился топленого молока. Жизнь обрела какой-то сомнительный, но определенный смысл.

Несколько дней он, конечно, спорил с собой – ехать в Камышевку или нет, но знал заранее вполне определенно, что обязательно поедет. Утром в субботу встал ни свет, ни заря, тщательно выбрился, помылся и уже вначале восьмого отправился на Казанский вокзал. А еще через час полусвободная электричка уже уносила его к ней, в Камышевку. Машину не заводил, знал, что напьется.

Они сидели возле жаркого камина в широких удобных креслах. Анечка плотно укуталась в коричневый шерстяной плед. Рядом с ними, на журнальном столике стояли запеченная курица, несколько бутылок красного вина, два наполненных бокала и две зажженные свечи. Молча глядели на горящие свечи, курили, потягивая вино. На душе Сокольникова было благостно. Он удобно устроился в кресле, вытянув вперед ноги в глубоких домашних тапочках. О прошлом не вспоминали, и это радовало Сокольникова, зачем копаться в том, что неприятно обоим?

Перед ним была она и не она. На Новокузнецкой как-то и не разглядел. Внешне изменилась сильно, скорее похорошела. Куда-то утекли с лица резкие черты. Косметикой теперь Анечка пользовалась грамотно, осторожно. 'Прошло время бабочки, брачного периода, со всеми вытекающими переменами'. Да и в фигуре явные изменения. Во всяком случае, он не замечал в ней больше ничего угловатого, отталкивающего. А вот сама Анечка осталась прежней. Это и понятно – люди, по сути, не меняются никогда. Меняются их взгляды, мировоззрение, поведение, восприятие мира, но стержень всегда тот же. От рождения до смерти. Генетическая конструкция неизменна.

В просторной комнате мебели было немного, почти вся из голландской 'Икеи'. Как и у него на даче. Разве что большой кожаный диван у окна привезли явно из какого-то офисного магазина. В другие комнаты Сокольников не заходил, на второй этаж не поднимался, но был уверен, что и там похожий дизайн.

Сосновые дрова потрескивали в камине, иногда отстреливая на желтый палас крохотные угольки. Пахло лесом, смолистым дымом. Анечка взяла бокал, сделала большой глоток.

 -А ты помнишь Светлицкую из монтажной аппаратной?

Сокольников никогда не знал монтажеров по фамилиям. Даже имена часто путал.

 -Такая блондинка высокая, плотная, с родинкой на губе, – уточнила Анечка.

 -Да, кажется, припоминаю.

 -Умерла. Сорок два года.

Уточнять от чего умерла Светлицкая, Сокольников не стал. К чему эти подробности? Смерть всегда рядом. Кто бы мог подумать, что внезапно, от воспаления легких умрет его тридцатилетний оператор Миша Заметин. Сколько хороших сюжетов сняли вместе! Сколько говорили о жизни и смерти! Вдруг простуда и нет человека.

 -А теперь сюрприз!– скинула с плеч шаль Анечка, глотнула еще вина, засмеялась. – Только ты не подглядывай, – сказала она у двери в другую комнату.

Над дверью висели сразу двое часов. Одни – старинные ходики в виде кошачьей морды с бегающими глазками, другие современные, электронные. Видимо, жалко было расставаться с памятью о ком-то. Или о чём-то. Сокольников заметил, что Анечка отсутствовала ровно три минуты.

 Наконец она появилась. На ней было пестрое, красное одеяние до пола, то ли в цветах, то ли в птицах. Одной рукой Анечка обмахивалась трехцветным веером, в другой, прижимая к бедрам, держала широкую раму, покрытую тряпкой. Поставила её на стол, загадочно улыбнулась, сдернула завесу.

Он увидел картину. Сразу узнал ее. Клод Моне, 'Камилла в японском кимоно'. Анечка приняла такую же позу, как на полотне французского художника. Загадочную, обворожительную.

 -Правда, мы похожи?– в очередной раз рассмеялась она.

 -Копия?– не ответил на вопрос Сокольников.

 -Обижаешь. Подлинник.

Спорить не хотелось. 'Подлинник, так подлинник, хотя откуда он тут возьмется, в забытой богом Камышевке?'

 -Где раздобыла?

 -Места надо знать, – произнесла Анечка банальную фразу. – Подпись видишь?

Внизу картины Сокольников разглядел автограф. ' Клод Моне, 1876 год'.

 -Это ни о чем не говорит. Я не искусствовед, но в Живерни тоже висит копия, гид говорил, что подлинник находится в США, в музее изящных искусств. К тому же, если мне не изменяет память, он два с половиной метра на полтора, а тут…

 -Какая разница, что вам там говорили! И дело не в размере, а в сути. Ты согласен?

 -Согласен, разумеется.

Хотел тут же возразить, правда, не зная что, но Анечка постучала веером себе по губам, давая понять, чтобы он молчал. Поставила картину на стол у стены, так чтобы ее можно было хорошо видеть. Села рядом, налила себе вина. Закурила.

 -Мы с ним прожили два года, – сказала Анечка и надолго замолчала, видимо, собираясь с мыслями.

С кем ' с ним', Сокольникову уточнять было не нужно. Ясно, что с тем дипломатом. Допив свое Кьянти, она продолжила: