В лабиринтах судьбы

Пока шла война в Афганистане, и Сергей Жигарёв исполнял там интернациональный долг, гоняясь в горах за душманскими караванами с оружием, жизнь в посёлке Лисьи Гнёзда продолжала течь размеренно и привычно. Степан находил для себя какую-нибудь работу и ковырялся во дворе под навесом, избегая солнцепёка. Когда наступали пасмурные дни, он покидал дом и уходил в тайгу. О цели своих походов Ефросинье не докладывал, но она и не донимала его расспросами. У неё была масса других, чисто женских дел. Она скребла полы с речным песком, стирала половики, часами пропадала на огороде. Одним словом, забот у неё было предостаточно. Так и проходили дни, ничем не отличаясь один от другого. В конце дня они ужинали, а потом, не сговариваясь, садились смотреть телевизор – маленькую переносную «Юность» в пластмассовом корпусе оранжевого цвета. Смотрели новости, в надежде узнать что-либо про войну в Афганистане. На экране мелькали лица передовиков производства – победителей всевозможных соцсоревнований, учёные делились информацией о своих открытиях и научных достижениях, военные гордились новейшим вооружением, а партийные работники, как всегда обещали светлое будущее. И ни слова об Афганистане. Как будто в этой стране ничего не происходило, а горы по-прежнему мирно дремали, как и тысячу лет назад, не содрогаясь от разрывов артиллерийских снарядов и не разбрасывая эхо автоматных очередей по глубоким ущельям. Степан и Ефросинья смотрели новости от начала до конца. Когда они заканчивались, Степан кряхтел и молчаливо сползал с кованого сундука у печки, выключал телевизор и отправлялся в постель.

Спать старики ложились засветло. Долго лежали и негромко переговаривались, наблюдая, как за окном тихо гаснет вечернее небо. Поверх ситцевой занавески на окне виднелся кусок пока ещё светлого горизонта. Желтовато-алая полоска на нём начинала суживаться, и блекла на глазах, словно хмурилась по причине быстрого окончания дня. Просочившаяся темнота с какой-то особой осторожностью сжимала пространство и обволакивала потаённые места комнаты сумеречными тенями. Потом запускался в работу невидимый механизм, и вечерние сумерки спрессовывались до абсолютной черноты. Большой фикус в углу медленно растворялся и, наконец, пропадал из виду совсем. Ночи стариков длинные, ох какие длинные! Их сон и явь в ночное время существенно не отличаются друг от друга, а лишь перемешиваются меж собою и создают что-то единое целое, название которому не придумал пока никто.

– Не спишь? – первым нарушает тишину Степан.

– Нет, – немного погодя отзывается Ефросинья.

Спят они отдельно, каждый на своей кровати, установленные перпендикулярно друг к другу, изголовьями вместе. Такое расположение позволяло им разговаривать, не напрягая слуха и не переспрашивая. В последние годы Степан стал плохо слышать и по настоянию жены приобрёл слуховой аппарат, благо ему, как участнику войны он отпускался бесплатно. Ложась спать, он снимал его и оставался «безоружным». Ефросинья произносила слова громче обычного, и Степан слышал её хорошо.

– Чего-то не идёт сон ко мне сегодня, – проворчал старик.

– Хм-м, он не идёт к тебе каждый вечер, не только сегодня, – прокомментировала Ефросинья в ответ.

Она прекрасно знала, почему нет сна у Степана. С тех пор, как они получили очередную весточку от сына и узнали, что он находится в Афганистане, сон пропал у обоих. Наступили бессонные ночи, в мыслях и думах о Сергее.

Письма из Афганистана шли редко, были сжатыми и сухими. Пока Сергей жил у Катерины Гайворонской, Степан и Ефросинья оставались относительно спокойными. Пусть их сын ушёл из дома не по-людски, без родительского благословения, без сватов и свадьбы, но он был всегда рядом, в родном посёлке. Шесть лет они наблюдали за молодыми исподволь. Сергей и Катерина жили не хуже других, и старики, смирившись с судьбой, благословили их в душе, восприняли случившееся, как непоправимый факт.

И всё бы ничего, да счастье молодых оказалось хрупким и недолгим. Видимо, червоточина, унаследованная от отца-душегуба, сделала своё чёрное дело, заразила изъяном душу Катерины.

«Не мог Бог поступить так с моим сыном, – не раз думала Ефросинья. – Всё это дело рук сатаны. Только он мог вмешаться в судьбу Серёжи, подсунув ему смазливую и развратную женщину. Потом в посёлке появился этот приезжий, Игорь. Откуда он свалился на нас, как снег на голову? Как будто кто-то незримый и завидующий другому счастью специально побеспокоился о том, чтобы рассоединить двух людей и растоптать их счастье. И как только сатанинское колесо сдвинулось с мёртвой точки, оно тут же закрутилось, быстро набрало обороты, и, не ломаясь на ухабах жизни, принялось коверкать на своём пути всё и вся, не предоставляя ни малейшей передышки для осмысления происходящего. Не устояла Катька перед развратником, попала в сатанинский водоворот и рада бы, наверно, вынырнуть на поверхность, да поздно уж… Что заставило её изменить мужу – одному богу известно».

Текли мысли Ефросиньи, лились картины ушедших дней.