В краю солнца

Джесси протянул Трэвису открытый пакет сырных чипсов. Гиббон выхватил пакет у него из рук и принялся запихивать чипсы в рот. Во все стороны полетели оранжево–желтые крошки.

— Любит жирные сырные чипсы–шмипсы, — вполголоса произнес Джесси. — Они его успокаивают.

Рори не сводил с Трэвиса глаз.

— Гиббоны питаются мелкими животными вроде древесных ящериц и некоторыми насекомыми: муравьями, жуками, бабочками, сверчками, палочниками, личинками, малазийскими листовидными богомолами. Они не питаются жирными сырными чипсами–шмипсами.

Трэвис вытер рот тыльной стороной ладони и схватил хлебный нож, потом в два прыжка пересек кухню и оказался перед нами. Он по–прежнему сжимал в руке нож, и лезвие ножа было приставлено к горлу Джесси.

Рори легко дотронулся своей рукой до руки Трэвиса.

Гиббон замер.

Он потрясенно уставился на маленькую пухлую ладонь ребенка, которая лежала на его мохнатой коричневой руке чуть ниже локтя. Долгое время ни тот, ни другой не шевелился. Наконец гиббон попятился назад, медленно и осторожно, словно боясь резким движением потревожить моего сына. Мы все стояли как вкопанные, а гиббон тем временем вернулся к раковине и стал разглядывать свои ногти.

— Ни хрена себе! — вырвалось у Джесси. — Где ты этому научился?

Рори не удостоил его вниманием, а я знал ответ и так: вычитал в книге.

— Мне все время кажется, что нас поразит громом, — проговорил Джесси и посмотрел на меня.

— Что? — переспросил я, привлекая к себе сына.

— Мне все время кажется, что с неба ударит молния и покарает всех нас за то, какую жизнь мы здесь ведем. За то, что живем не по правилам. За то, что врем. За те поступки, которые совершаем.

— Прекрати, Джесси, — раздраженно оборвал я. — Не говори ерунды.

— Знаю, я дурак, — продолжил он, обращаясь теперь к Рори. — Зря я привел его сюда. Это глупо. Глупо и неправильно. Но в баре он все время пил пиво, пока его не начинало рвать. Ему спилили зубы и давали какую–то дрянь, чтобы он не засыпал до закрытия. И еще заставляли носить шляпу, а он ее терпеть не может. — Джесси повесил голову и добавил: — Я думал, с ним мне будет веселее.

— Нет, — сказал мой сын и положил свою руку на руку Джесси, как до того гиббону, — вы думаете, что поступили плохо.

Рори поднял на нас глаза и улыбнулся, и на секунду мне почудилось, будто это он — взрослый, а мы — дети.

— Не волнуйтесь. По–моему, вы нашли его как раз вовремя.

6

Джесси на ринге приходилось тяжко.

Он хромал, рот у него скривился от боли, а на нижней губе выступила кровь.

Молодой англичанин горой возвышался над маленьким тайцем, однако всякий раз, как он делал шаг вперед, противник пинал его голенью в бедро. Всегда один и тот же прием: худая смуглая нога тайца взлетала вверх и резко ударяла Джесси по пухлому молочно–белому бедру. На лице моего друга отражалась такая явная боль, словно его били током.

Фэррен наклонился и прокричал что–то мне в ухо, но я не понял ни слова. Ближе к полуночи на стадионе для тайского бокса шум стоит оглушительный. Где–то среди стропил сидят музыканты, настолько искусно спрятанные, что их можно принять за какое–то сумасшедшее радио. Постепенно музыка становится все неистовее, пока звуки дудок, барабанов и тарелок — сильнее всего заметно бряц–бряц–бряцание тарелок — не начинают напоминать выкрики обезумевшего комментатора, который улюлюкает и подзуживает дерущихся. В жизни не слышал такой какофонии. Фэррену пришлось обнять меня за плечи и притянуть к себе, чтобы я смог хоть что–нибудь разобрать.

— Посмотрите! — прокричал он, указывая на ринг. — Знаете, почему Таиланд так и не колонизировали? Почему из всех народов Азии плохой белый человек с Запада не смог поработить только тайцев? Потому что безобидные они лишь с виду.

Прямо над нами Джесси пошатнулся и повис на веревках, а маленький таец приготовился к последнему удару. Я осознал, что изо всех сил кричу: «Джесси!» Бесполезно.

По другую сторону от Фэррена вскочил на ноги и загоготал русский. Я забрал его из отеля «Аманпури» на пляже Сурин и отвез сюда, на стадион в Чалонге, всю дорогу чувствуя на поясе его большие мясистые руки. Русский жил на самом элитном курорте острова, но, в отличие от многих других, не стал жаловаться, что за ним прислали мотоцикл.

Встречи с клиентами Фэррен часто проводил по ночам. На Пхукете два времени года — засушливый сезон и сезон дождей, — однако жарко тут всегда, особенно днем. Поэтому делами обычно занимаются в темное, прохладное время суток, когда легче работать, думать, продавать и мечтать.

— Безобидные они лишь с виду, — повторил Фэррен. — Тайцы — милейший народ, но способны на крайнюю жестокость, если их довести. Совсем как британцы.

Сказано это было не в укор.

— Давай, Джесси! — засмеялся Фэррен. — Убей этого мелкого гада!

Джесси стоял на дальнем краю ринга, опираясь спиной на веревки. Он сделал противнику знак приблизиться, и таец приблизился, а потом пнул его в бедро снова, и снова, и снова — три слившихся в один удара, от которых в животе у меня что–то сжалось.