В июне тридцать седьмого...

   — Где все эти подробности, — наседал Митя, — так это у Арцыбашева, а никак, к твоему сведению, не у Бунина!

   — Вот уж! — Оля гневно поднимала брови и смотрела... — насмешливо, насмешливо! — на Гришу.

«Она красивая», — с замиранием сердца думал Гриша.

   — Арцыбашев мне как раз нравится, — продолжала Оля. — Да, да, не делайте, пожалуйста, круглые глаза! Подумаешь, какие пай-мальчики! Конечно, у этого писателя всё обнажено. Но всё как есть!

   — Что — как есть? — спрашивал Митя.

   — Всё! — не сдавалась Оля. — Он солидарен с Фрейдом. Вы хоть читали Фрейда? Любовь и голод правят миром!

И во время того разговора щёки девочки вспыхнули ярким румянцем, на глазах выступили слёзы, она вскочила с кресла и бросилась из библиотеки.

   — Ну вас! Вы ничего не понимаете в жизни!

Хлопнула дверь.

   — Не обращай внимания, — сказал Митя. — Вообще она хорошая. Это в последнее время с ней что-то творится... непонятное.

На дворе стоял 1910 год, Мите, Грише, Оле было по пятнадцать лет.

...Иногда в библиотеке Тыдманов собирались одноклассники друзей — поговорить, обменяться последними новостями, попеть запрещённые песни — в этом доме царил дух свободомыслия.

На такие собрания гимназистов, случалось, приходил Павел Емельянович — он любил побыть в обществе молодёжи, побеседовать с ними о житье-бытье, тайно испытывая беспокойство за будущее сына и дочери.

Павел Емельянович был деятелен, устойчиво жизнерадостен, ходил в серой французской тройке, и весь его облик был скорее европейский: продолговатое, всегда чисто выбритое лицо, аккуратно подстриженная бородка клинышком, мягкие манеры, снисходительная сдержанность в разговоре, голос ровный и доброжелательный.

Спустя многие годы, вспоминая Павла Емельяновича, Григорий Наумович Каминский понял, что, участвуя в их жарких, хаотичных дискуссиях в библиотеке, отец Мити и Оли преследовал одну цель — отвратить юные умы от революции: тут у него была своя историческая концепция.

   — Кто-то из вас упомянул имя Маркса. — В комнате, заставленной книжными шкафами, уютно освещённой лампой под зелёным абажуром, становилось тихо: когда говорил Павел Емельянович, все почтительно умолкали. — Правда, упомянуто оно было всуе. Ведь никто из вас не читал Маркса, верно?

«Я читал «Манифест коммунистической партии»!» — хотелось выкрикнуть Грише, но он молчал.

   — Если свести к одному тезису учение Маркса, — продолжал Павел Емельянович, — он таков: «Революции — локомотивы истории...»

   — Вы против революции? — не выдерживал кто-нибудь из гимназистов.

   — Как сказать... — Хозяин дома медлил, пощипывая мефистофельскую бородку. — В Европе, пожалуй. Впрочем... — Он размышлял про себя. — Впрочем, это их дело. А что до революции в России... Да, я против! Вспомните девятьсот пятый год. Что он дал стране?

В другой раз, развивая те же мысли, Павел Емельянович говорил:

   — Только не считайте меня, пожалуйста, реакционером. Ведь вы все против самодержавия, верно?

   — Верно! — раздались юные голоса.

   — Против!

   — Долой царя! — Лицо Оли Тыдман пылало.

Павел Емельянович смотрел на дочь, Гриша видел — с тревогой, но продолжал ровно и спокойно:

   — Согласен. Самодержавие изжило себя. Дом Романовых — путы на ногах отечества. Но, друзья мои, царизм надо убрать мирным путём, только мирным! И этот путь проходит через парламентаризм, через развитие демократии в России, через настоящую, действующую конституцию, которой, к великому позору, у нас нет до сих пор. Вы должны уразуметь: наша страна — увы, увы! — ещё варварская, русский народ безграмотен, тёмен, в нём с татарских времён сидит раб... Я уже не говорю про народности, живущие на окраинах. Не революция нужна России, а просвещение. Просвещение всего народа! А уж просвещённая нация не потерпит царя на престоле. Тем более в русском варианте. — Павел Емельянович обводил гимназистов внимательным, настороженным взглядом.

   — Но на просвещение народа уйдут десятилетия! — не выдерживал Гриша.

   — Правильно, десятилетия, — соглашался Павел Емельянович. — И в эти десятилетия вам надо упорно учиться, набираться знаний, строить города, прокладывать дороги, писать книги. Созидать! Созидать!.. И не забывайте, что революция — разрушительная, во многом слепая сила. Материальная и духовная культура, вековые народные нравы, материальные ценности — всё рушится под её жерновами. И знайте: революция развязывает в народе, в каждом её участнике низменные инстинкты!

«Это неправда! Неправда! — кричало всё в Григории. — Рабочие выходят на демонстрации, строят баррикады и умирают на них за светлое, доброе дело: счастье всех трудовых людей!»

Но он молчал...

   — Так что, друзья мои, эволюция — вот столбовая дорога российской истории. И для всех вас на этой дороге главное — знания, учёба, работа над собой, а это значит, уверяю вас, — деяния на благо отечества. — Он внимательно, пристально смотрел на Гришу. Потом на своего сына Митю. — А не шествия с красными знамёнами по улицам. И потом булыжники из мостовой...