В июне тридцать седьмого...

Шквалом сорвались аплодисменты, выкрики одобрения, в которых тонули протесты. Наконец всё стихло.

   — Поэтому, — продолжал Каминский, — большевистская фракция со всей решительностью снова ставит вопрос о переходе власти в Туле и Тульской губернии к Совету!

Опять — шум, выкрики, аплодисменты. Многие повскакивали с мест.

   — За здравствуют Советы!

   — Вся власть народу!

В президиуме Дзюбин и Восленский тихо и быстро переговаривались между собой...

Собравшиеся в зале Народного дома неохотно успокоились.

   — Резолюция о переходе всей полноты власти, — сказал Каминский в тишине, полной грозового напряжения, — нашей рабочей группой подготовлена. Голосование будет поимённым...

   — Вы навязываете свою волю силой! — закричали в зале.

   — Это — путч!

   — Мы окажем сопротивление!

Каминский поднял руку — шум смолк.

   — Кстати, о сопротивлении, — сказал он, и под кожей его щёк заходили желваки. — О сопротивлении, у которого одно название, — контрреволюция! Мы учли опыт ночи с тридцатого на тридцать первое октября... Словом, во избежание бессмысленного кровопролития довожу до сведения депутатов Тульского Совета: железнодорожный вокзал, почта, телефонная станция, водопровод, электростанция, все крупные заводы охраняются частями нашей Красной гвардии...

Сергей Родионович Дзюбин и Константин Александрович Восленский одновременно поднялись со своих стульев в президиуме.

Дзюбин подошёл к краю сцены...

   — Меньшевистская фракция заявляет... — Голос его дрожал от напряжения. — Мы, меньшевики, отказываемся участвовать в затеваемой тут авантюре! Мы не можем разделить ответственность за судьбу губернии с людьми, которые не отдают себе отчёта... — Дальше Сергей Родионович говорить не мог. — Мы покидаем зал!

С ним рядом уже стоял Восленский.

   — Эсеры тоже покидают зал, — тихо сказал Константин Александрович, но слышали его все. — Интересно, от имени кого большевики собираются провозгласить власть Советов? Крестьянство в губернии за нами! И крестьянские депутаты не присутствуют в этом зале[20]!

Каминский сказал, и на короткое мгновение растерянность и боль прорвались в его голосе:

   — Товарищ Розен, передайте мне список нашей фракции... — И Ольга уже спешила к нему с листом бумаги. — Прошу фракции анархистов и левых эсеров предъявить свои списки. Необходим также список беспартийных делегатов Совета...

А из зала за Дзюбиным и Восленским уходили люди, пустели ряды, слышался невнятный гул тихих голосов...

В дверях Сергей Родионович Дзюбин остановился, резко обернулся, и всё движение в зале замерло — все смотрели на лидера тульских меньшевиков. Смотрел на него со сцены и Григорий Каминский.

   — Я не хочу быть пророком, — сказал Сергей Родионович. — Я боюсь быть пророком... Но если насилием и обманом вы утвердите в России власть Советов, за которыми будет стоять одна ваша партия... А это означит неограниченную и бесконтрольную власть большевиков... В этом случае у нашего народа не будет социалистического будущего, потому что борьба за власть станет главной вашей сутью. Притом эта борьба начнётся внутри большевистской партии и в конце концов сокрушит её!..

Воспоминание о будущем (11 октября 1937 года)

...Он не мог идти сам, и двое палачей-профессионалов, лица которых никогда не всплывали в памяти в оставшиеся месяцы жизни, — два дюжих заплечных дел мастера волокли его по коридору с каменным полом.

Теперь это было всегда — перед каждым допросом его «обрабатывали» в маленькой комнатке без окон, в которой воняло мочой, кровью, серой.

Он за это время сделал открытие: к боли привыкнуть нельзя, но вытерпеть — можно...

Грохот железной двери. Грохот шагов. Всё как всегда: часть стола, освещённая ярким кругом лампы в металлическом колпаке на эластичной ножке. Чистые листы бумаги, чернильный прибор с длинной школьной ручкой. Холёная рука Бориса Вениаминовича Родоса серебряной ложкой помешивает чай в стакане, который приютил серебряный подстаканник. Сейчас будет пение...

Так и есть! Борис Вениаминович бодро пропел приятным баритоном:

Мы железным конём все поля обойдём!
Соберём, и посеем, и вспашем!

Его грубо сажают на табурет перед столом, и этот бросок тела на деревянные доски отдаётся рвущей болью в голове и в боку.

«Печень отбили», — подумал он с непонятным, тупым безразличием, и это состояние, это безразличие в последние дни всё больше пугает его: в нём, как в трясине, увязает дух сопротивления...

Наша сила крепка, и врагу никогда
Не гулять по республикам нашим! —

напевает следователь по особо важным делам Борис Вениаминович Родос.

Но вот пение обрывается.

Каминский чувствует на себе изучающий, долгий взгляд из темноты.