В июне тридцать седьмого...

Каминский открыл дверь с табличкой «Первый секретарь» и опять пропустил вперёд мужика и женщину. Все трое оказались в кабинете.

Кабинет был обширен, пуст. Только большой письменный стол с телефоном, портрет Сталина над ним (живописец изобразил вождя в строгом сером кителе, с трубкой в руке; орлиный взор устремлён в лучезарное будущее). Вдоль стен стояли канцелярские стулья.

Из-за стола поднялся человек лет сорока в таком же, как у вождя, полувоенном кителе, с белым шрамом на левой щеке, от уха до рта, и Каминский вспомнил его в солдатской шинели, в трактире Соборнова...

На лице хозяина кабинета возникла суровость и власть.

   — Сызнова? — загремел он, переводя белый, разъярённый взгляд с мужика на женщину. — Я какой приказ дал? Товарищ Егорова! Почему пущаешь? — Дверь приоткрылась, и в ней возникло испуганно-преданное лицо секретарши. — У меня отчёт! Не позволю...

   — Что не позволите, товарищ Воронков? — перебил Григорий Наумович, и, похоже, только сейчас секретарь райкома партии обратил внимание на Каминского. — Людей в свой кабинет пускать не позволите?

Секретарша испуганно-бесшумно прикрыла дверь.

   — Вы кто такой? — Однако Воронков весьма и весьма сбавил тон. — Ваши документы!

   — Прошу! — Григорий Наумович подал секретарю райкома удостоверение.

   — «Председатель Колхозцентра при Центральном комитете...» — полушёпотом прочитал партийный секретарь. — Товарищ Каминский! — В голосе смешались испуг и подобострастие. — Как же я сразу не признал! Позвонили бы... Встренул бы, как положено...

Григорий Наумович усмехнулся:

   — А как положено?

   — Может, отобедаете? — суетливо продолжал Воронков. — Я мигом...

   — Ишь, заегозил! — злорадно сказал мужик, усаживаясь на стул; рядом с ним на краешек стула села женщина.

   — Отобедать, конечно, не мешало бы, — сказал Каминский. — Да я вот, пожалуй, к товарищу... — Он повернулся к мужику: — Как ваша фамилия?

Женщина опередила мужа, проворно вскочив со стула:

   — Заикины мы!

   — Вот у Заикиных и отобедаю. — Григорий Наумович улыбнулся. — Если пригласят, конечно.

   — Ета милости просим! — Лицо женщины добро засветилось. — Ишо есть чего гостю дорогому на стол поставить.

   — Чугунок гороха со свининой как раз в печи, — степенно сказал мужик.

   — И славно. Но обед — после дела. Давайте-ка все присядем. — Все, как по команде, опустились на стулья. — Что тут у вас? — Каминский смотрел на мужика. — Рассказывайте!

   — Позвольте, я! — опередил секретарь райкома Семён Иванович Воронков. — Докладаю! Заикин Прохор, двадцать десятин земли, две лошади, корова, бычок годовалый, четырёх свиней держит, гусей да курей...

   — Семья какая? — перебил Каминский.

И тут заспешила, затараторила женщина:

   — Мы с мужиком да детей восьмеро. Два старшеньких уже взрослы, по хозяйству работы безотказно справляють, особливо Егор, прямо руки золоты...

   — Да мы все своими руками! — перебил с жаром Прохор Заикин. — От зари до зари. Мы хошь раз кого нанимали! — Он повернулся к секретарю райкома, и лицо его пылало гневом. — Говори, Сёмка, ирод, нанимали? — Теперь мужик с надеждой смотрел на Каминского. — А он нас — в кулаки!

   — Ты мне не сёмкай! — Секретарь райкома партии поднялся и навис над столом, осенённый портретом Сталина. — Я при исполнении государственной службы! Докладаю! Заикин Прохор, партейный. В партии состоит с пятнадцатого года...

   — А ты, антиресно, с какого? — быстро перебил Прохор.

   — Ты, товарищ Заикин, знай своё место! — В голосе Воронкова образовался металл. — Спросят, кому положено — отвечу!

   — Вот я и спрашиваю, — сказал Каминский. — Вы, товарищ Воронков, с какого года в партии большевиков?

Ненадолго тяжкое молчание повисло в кабинете.

   — В партии большевиков я с двадцать второго, — трудно, мучительно сказал секретарь Чаловского райкома ВКП(б) и вдруг заспешил, зачастил, брызгаясь слюной, и шрам на его левой щеке порозовел. — Осознал. Всё как есть на бюро доложил: отказался от антипартийной меньшевистской платформы, принял идеи...

   — Понятно, — устало перебил Каминский.

   — Так я дальше докладаю? — воспрянул Семён Иванович Воронков.

   — Докладывайте...

   — Значит, так! Член партии Заикин Прохор развёл кулацкое хозяйство...

   — Кулацкое? — перебил Григорий Наумович.

   — Ну... Как посмотреть, канешна... — И смертная тоска короткой нотой прозвучала в голосе партийного секретаря. — Только, товарищ Каминский, у меня вот что... — Воронков схватил со стола несколько листов бумаги. — Смотрите, кем подписано! Первым секретарём обкома! К концу уборочной отчитаться в стопроцентной коллективизации по району! А вот ещё! — Воронков уже тряс лист бумаги в злобном возбуждении. — ГПУ требует: найтить по району до пятнадцати процентов кулацких хозяйств и раскулачить с выселением. Тоже отчёт подавай! А где я возьму эти пятнадцать процентов?

   — Ладно... — Не смог Григорий Наумович Каминский скрыть непомерную усталость в своём голосе. — С бумагами разберёмся. Давайте закончим разговор с Заикиными.