В июне тридцать седьмого...

...Весть о падении Временного правительства, о Втором съезде Советов пришла в Тулу двадцать седьмого октября — телеграф работал со сбоями. Два дня город оружейников бурлил митингами, шествиями, никогда центральные улицы и площади не знали такого великого скопления народа. Красные флаги, плакаты, лозунги, призывающие поддержать большевиков, и лозунги, предающие большевиков анафеме, листовки всех направлений, которыми буквально была засыпана Тула. Яростные споры ораторов, иногда переходящие в драки. Всеобщее возбуждение, радость, растерянность, гнев... Хмурые осенние дни, небо в тяжёлых тучах, дождь, иногда с мокрым снегом, грязь, порывистый ветер, тревожный колокольный звон. Закрыты все продовольственные лавки и магазины. Электростанция работает с перебоями, на Курском вокзале на запасных путях скопились поезда, и пассажирские и товарные, — машинисты, железнодорожники на митингах...

30 октября в два часа дня откроется заседание Тульского Совета рабочих и солдатских депутатов третьего созыва, на котором будет решаться вопрос о власти: поддержать или отвергнуть решения Второго съезда Советов в Петрограде.

А в ночь с 29 на 30 октября во двор бывшего ресторана «Хива» на Миллионной улице в Заречье еле втиснулись четыре грузовых автомобиля, прибывшие из Москвы. Тут же состоялось краткое совещание. Грузовики сопровождал Нацаренус, представитель Московского военно-революционного комитета; с ним, кроме шофёров, было ещё трое, все, как и Нацаренус, в чёрных кожаных куртках, с воспалёнными бессонницей глазами, стремительные и нетерпеливые. «Скорей!» — вот что было написано на их лицах.

— Необходимо оружие, — сказал Нацаренус. — Как можно быстрее. Не привезём из Тулы винтовки и пулемёты, патроны — восстание в Москве захлебнётся. Сейчас все решают уже не дни, а часы. Вот письмо Ногина. Просил, товарищ Каминский, передать вам лично.

На этом совещании были Кауль, Степанов, Шурдуков, Иван Михеев, бывший унтер-офицер, огромный, медведеподобный, но быстрый в решениях — в последние недели он работал от большевиков среди караульных частей арсенала.

   — Оружие будет, — сказал Григорий Каминский, — любым путём достанем. Недавно командиром арсенала стал наш человек, Павел Сергеев, мы его недавно в партию принимали.

   — Трудность одна, — сказал Александр Кауль, как всегда невозмутимый и спокойный, — среди солдат караула много меньшевиков...

   — Надо подавить! — сказал Нацаренус. — Преодолеть любое сопротивление, если оно возникнет!

   — Подавим. — Каминский повернулся к Степанову. — Верно, Сергей Иванович?

   — Сейчас обмозгуем, как всё это провернуть. — Степанов потёр большой лоб ладонью. — Пока ясно одно: оружие надо вывозить ночью. Это раз. А второе — меньшевики и эсеры в Совете ничего не должны узнать. Поэтому сегодняшнее заседание надо затянуть до глубокой ночи.

   — Затянем! — засмеялся Григорий. — В этом деле опыт у нас имеется.

   — Тем более, — сказал Кауль, — что дебаты предстоят жаркие. Хотя наша фракция на этот раз и самая представительная, имеем сведения: меньшевики и эсеры объединились, они предложат совместную резолюцию о власти, заранее можно сказать какую...

   — И всё-таки, — опять перебил Нацаренус, — сегодня дело пролетарской революции решается в Москве. Поэтому действуйте, товарищи! И немедленно.

   — Операцию по изъятию оружия из арсенала, — сказал Сергей Иванович, — предлагаю поручить Ивану Михееву.

...Ещё с утра в Народном доме, где заседал Тульский Совет, под самыми стенами оружейного завода, набилось народу — не протолкаться. Кроме делегатов тут было много приглашённых рабочих, солдат, демократической интеллигенции, и люди всё шли и шли.

В половине второго уже, как говорится, яблоку негде было упасть. Стоял возбуждённый гул голосов, чувствовалось крайне нетерпение — ждали...

В боковой комнате рядом со сценой, с единственным окном, за которым большими серыми хлопьями лепил мокрый снег, уединились два человека — Сергей Родионович Дзюбин, лидер тульских меньшевиков, и глава тульских эсеров Константин Александрович Восленский, высокий, представительный брюнет лет сорока, с офицерской выправкой и бледным лицом, на котором глубоким светом мерцали умные внимательные глаза.

До начала заседания оставалось десять минут.

   — В целом, Константин Александрович, — говорил Дзюбин, — абсурдная ситуация. Меньшевиков в Туле — две тысячи триста тридцать человек...

   — Эсеров по всей губернии, — перебил Восленский, — более пяти тысяч.

   — Но от вас откололись левые...

   — Ерунда! — отмахнулся Константин Александрович. — Их ничтожная кучка!

   — Большевиков в городе еле наберётся тысячи полторы, и то с натяжкой. — В голосе Дзюбина смешались возмущение и негодование. — И поди ж ты, верховодят в Совете!