В июне тридцать седьмого...

   — Не вали всё в одну кучу! — Я чувствую, что начинаю злиться, и это очень плохо, просто недопустимо. Но я ничего не могу с собой поделать. — Писатели, которых ты имеешь в виду, театр, кино... Это ведь власти вопреки, это и есть духовная оппозиция режиму. Просто с хрущёвских времён и особенно в эпоху «безбрежного оптимизма» помягчало немного, не всех подряд судили и сажали, прятали в дурдомах. Да и на Запад в те годы оглядывались, зависимость у нас от него появилась, прежде всего экономическая. А учёные — нобелевские лауреаты... Что же, ты прав. Науку они финансировали, внешняя разведка на неё работала. Покровительствовали: работайте, ребята, создавайте. Только несколько условий: трудитесь на базе марксизма-ленинизма, никаких в этом плане философских отклонений, и с благодарностью родной Коммунистической партии на устах.

   — Ладно, ладно! Завёлся. — Мой друг дрожащей рукой разливает по рюмкам остатки водки. — Знаешь, есть главное, что нас с тобой объединяет и не разлучит никогда. Это — Россия, русский народ... Давай выпьем за нашу Россию!

   — Спасибо... Давай... За Россию!

Мы чокаемся, пьём. По щекам старинного друга текут слёзы.

За окном чёрная февральская ночь в редких бессонных огнях.

Сердце сжимается от любви и тоски.

Глава восьмая ВСТРЕЧИ

Стояла осень 1912 года.

Поздние сентябрьские грозы грохотали над Минском. Было ещё по-летнему тепло, с юга дул влажный ветер, собирал чёрные тучи над городом, и вдруг всё замирало, ветер стихал до поры, тучи спускались, казалось, на самые крыши... И вот пробегала по зловещему небу ослепительным зигзагом молния, оглушительно рушился гром, и эхо многократно повторяло его. Первые капли пулями ударяли в землю, по крышам домов, по листве деревьев, уже окрашенных осенними красками. Ветер срывается с новой неистовой силой, гонит по улицам пыль, завевая её воронками на перекрёстках, темнеет ещё больше, будто наступил вечер. Ещё мгновение — и рухнет ливень, всё потонет в его шуме...

Такая сентябрьская гроза застала Григория и Анну Прейс, когда они шли на окраинную улицу в дом, где должны были собраться новые читатели их подпольной библиотеки, подобранной Анной. Это были четверо портных-мужчин со швейной фабрики.

Начавшаяся гроза загнала молодых людей под крышу, повисшую над крыльцом двухэтажного старого дома. За прошедшие месяцы Анна и Гриша стали друзьями.

   — Аня, — заговорил Каминский, — гроза кстати. Есть о чём поговорить. — Он помолчал.

   — О чём?

Григорий посмотрел на девушку, засмеялся:

   — Твои очки все в брызгах дождя. Ты, наверно, ничего не видишь?

   — Вижу! В конце концов! Почему ты тянешь?

   — Я жду, когда ты сама мне всё расскажешь.

   — Что расскажу?

   — У вас на фабрике, в мастерской, где ты работаешь, одну за другой увольняют молодых портних...

   — Откуда ты узнал об этом? — перебила Анна.

   — Узнал. Уволили Катерину Заславскую, Елену Плучек, а вам хоть бы что. — Анна молчала. — Или их справедливо уволили?

   — Нет конечно! У Елены отец работает машинистом на железной дороге, а Катя живёт со стариками родителями. И ещё сестрёнка. Её заработок — единственный источник существования всей семьи.

   — Аня! — перебил на этот раз Григорий. — Прости, ты меня удивляешь! Ты не знаешь, что делать? Для чего тогда все наши занятия, книги? Помнишь, у Августа Бебеля? Женщина, которая осознала себя равноправной с мужчиной в борьбе за социалистический образ жизни, должна от него не отставать в поступках и действиях. Вот и действуйте в своей мастерской!

   — Как? — спросила Анна Прейс.

   — Надо вернуть на работу уволенных портних!

   — Но каким образом вернуть, Гриша?

   — Ты не знаешь каким?

Анна опять молчала. Вокруг них неистовствовал ливень, ветер врывался под крышу, неся дождевую пыль; становилось холодно. Молнии вспыхивали реже, гром лишь глухо, сердито урчал — гроза уходила за город, но тёмное небо по-прежнему висело низко, тяжело, и ливень, похоже, собирался перейти в затяжной осенний дождь.

   — Уволенных портних вернуть на работу можно только одним способом, — заговорил Григорий, и в голосе его была жёсткость. — Бастовать! Забастовка вашей мастерской, а еше лучше всей фабрики, если остальные вас поддержат. Главное требование забастовщиков — вернуть на работу уволенных. Можно подумать и о других требованиях, пока экономических. — Каминский зло усмехнулся. — Пока!

   — Гриша, но на нашей фабрике никогда не бастовали!

   — На многих фабриках Минска никогда не бастовали. Но ведь когда-то всё начинается в первый раз! И, Аня, для чего тогда мы? Мыс тобой знаем многих портних и портных с вашей фабрики, они ходят на занятия нашего литературного кружка, читают книги из нашей библиотеки. Разве они не поддержат забастовку?

   — Поддержат!

   — Тогда вот что. Завтра собери человек пять-шесть самых надёжных людей, все вместе встретимся, можно у нас. Обсудим, как и что. Вместе напишем требования, которые вы предъявите администрации. И — вперёд! Надо действовать, Аннушка!

Девушка смотрела на Григория, и хотя стёкла её очков покрылись дождевой влагой, всё равно было видно: глаза Анны сияют.