В «игру» вступает дублер

— Развяжите мне руки. Не могу же я пить по-собачьи.

Зигфрид, наливая воду в стакан, спокойно ответил:

— Сразу видно, что вам, Виктор Гук, не приходилось быть связанным, иначе умели бы пить, как вы выразились, по-собачьи.

— Вам-то что за дело! — обозлился Гук.

Чернов развязал ему руки, придвинул к нему стул и опять весело заявил:

— А теперь вы должны развязать свой язык!

— Кто вы такие?

— Вначале объясните смысл фразы насчёт того, что вы сваляли дурака, — сказал Зигфрид.

Гук, отпив воды, криво улыбнулся:

— Когда вас допрашивал обер-лейтенант Фишер, я подумал, что вы не тот, за кого себя выдаёте. Мне знакомо ваше лицо, но не могу вспомнить, почему. Решил пока не говорить, выждать, а потом продать подороже. А надо было сразу сказать! Тогда бы не сидел вот тут, как дурак!

— Ну, если бы вы опередили и «продали» меня подороже, вам бы тоже не поздоровилось.

— Не понимаю.

— Перестаньте притворяться!

— Но я слишком маленький человек и не понимаю, что вам от меня нужно.

— Что нужно, скажем, но прежде хочу предупредить: надеемся на ваше благоразумие.

— А на чьё благоразумие могу я надеяться? Где гарантия, что вы меня не прикончите?

— Мы рук марать не станем. Это сделают немцы, причём с особой жестокостью — они страсть как не любят предателей.

— Как вы это сделаете?

— Перешлём им компрометирующие вас материалы, и они с вами расправятся.

— Мне надо подумать. Дайте хоть пару дней.

— Не дадим.

— Чего вы добиваетесь?

— Поначалу нас устроят сведения о структуре гестапо, полиции безопасности, о руководителях и тайных агентах.

— Можете не продолжать! Ничего я вам не скажу!

— Вот интересно, на допросе у фашистов ты тоже вёл себя так же смело? — с явной издёвкой спросил Чернов.

Зигфрид закурил папиросу и тихо сказал:

— Будете молчать — вам отсюда не выйти.

Гук опасливо покосился на Чернова, ставшего за спиной.

— Что получу взамен? — стал торговаться он.

— Жизнь и прежнее положение у немцев, — ответил Зигфрид. — Разве этого мало?

В комнате наступила тишина. Старинные часы на стене отстукивали время. Казалось, что под это мирное тиканье трое молодых людей просто разговаривают, отдыхая. Наконец Гук, облизнув тонкие губы и прищурив жёлтые кошачьи глаза (ну прямо как в детстве!), решительно сказал:

— Пишите!

— Я вижу у вас авторучку, — сказал Зигфрид. — Вот бумага. Пишите сами.

— Торопитесь? — со свойственным ему ехидством спросил Гук, доставая авторучку, и Чернов подумал, что он не только трус, но к тому же наглый.

— Это в ваших интересах, — парировал Зигфрид. — Вы что, забыли про даму в соседней комнате? Кстати, как вы ей объясните, что здесь произошло?

— Ещё не знаю, — сказал Гук. — Придумаю какую-нибудь историю. Да и просто прикажу молчать. В общем, вам нечего беспокоиться.

Пока он писал, Зигфрид внимательно читал, стоя у него за спиной, потом сказал:

— Теперь подпись, только отчётливо.

Гук нервно отодвинул бумагу.

— Вот теперь вы совершенно свободны и можете развлекаться. Но не забудьте, что нам ещё потребуются списки заключённых, а также подозреваемых лиц. Подготовьте к следующей встрече. Да не тяните.

Итоги операции и возможные её последствия обсуждали в «берлоге» у Петровича.

— Ну, как по маслу! — дожёвывая хлеб с тушёнкой, радовался Николай. — Даже не ожидал такой удачи в понедельник! Ну и скользкий тип! Как ни крутился, а собственной рукой написал информацию. Это ж такой вексель выдал! Теперь можно доить его, как корову.

Чернов довольно рассмеялся.

— Я вот всё думаю, почему он на допросе в кабинете директора не сказал о своей догадке? — задумчиво проговорил Зигфрид. — Тогда бы, возможно, моя песенка уже была бы спета. Наверняка сразу бы взяли. Почему же он не сказал? Всё-таки не узнал?

— Ясно, почему, боялся. Знает же, что ему это с рук не сошло бы.

— Пожалуй, — согласился Зигфрид. — И всё-таки не верится, что у него не осталось ни капли сожаления о содеянном. Предательство — груз тяжёлый. А ведь у него мать дома осталась. Может, выяснить, знает ли она, что её сын оказался на службе у фашистов? Наверное, думает, что погиб или страдает в плену. Так сказать ей правду. Пусть напишет ему хорошее письмо, которое мы могли бы использовать, чтобы и в дальнейшем заставить его работать на нас. Пусть задумается над своим положением.

При слове «письмо» Чернов потрогал засунутый за подкладку листок с известием от матери Зигфрида. От Игнатова знал о его содержании. «Нет, ещё не время», — подумал Николай и сказал:

— Можно попробовать… А как ты думаешь, что Гук сделает с той девицей? Как-никак свидетель.